Глава 322. Рэп •
Глава 322: Рэп
Холм крепко сжимал в руках три листа бумаги, которые Джошуа дал ему вчера. Когда он впервые столкнулся с Джошуа, Холм подумал, что такой большой человек, как Джошуа, просто играет с ним.
В конце концов, он никогда не верил, что отчужденным и далеким дворянам понравится ‘пустой треп’ из подземной тюрьмы. Что касается того, чтобы они сами решили сочинить этот ‘пустой треп’, то это было еще менее правдоподобно. Наконец, даже если бы они написали ‘пустой треп’, Холм не думал, что это было бы намного лучше, чем его собственный.
Все-таки он был чемпионом подземной тюрьмы.
Но после того, как Холм закончил читать содержимое трех листов бумаги, он обнаружил, что песня, написанная на них, была просто… до ужаса совершенной!
Читая слова, Холм понял, что они все ‘рифмуются’. Вначале он ограничился тем, что попытался прочитать текст песни. После того, как Холм дочитал до конца, он почувствовал удовлетворение.
Холм всегда считал, что стиль музыки, который он исполняет, зародился в подземной тюрьме. Поскольку он много раз подряд становился чемпионом, его ‘пустой треп’ можно назвать самым лучшим во всем Норланде.
Соответственно, Холм был уверен, что написанные им песни — самые выдающиеся. Просто публика Норланда была неспособна оценить его музыку, она была настроена только на то, чтобы с головой погрузиться в эти скучные оперы.
Но после того, как Холм прочитал эту песню, последние крупицы его уверенности в себе были полностью разрушены.
Если он был королем или чемпионом по ‘пустому трепу’, то человек, написавший эту песню… был просто богом!
Дворянин действительно любил такую музыку? Кроме того… она была более выдающаяся, чем его собственная?
Правда предстала перед глазами Холма. Он отбросил свою гордость и высокомерие и начал искренне разучивать песню.
Когда Холм действительно начал исполнять песню в соответствии с ее мелодией, он обнаружил, что это чудовищно трудно.
Прошлой ночью он не сомкнул глаз. В едва освещенной комнате, с телом, которое болело и покрылось синяками, Холм начал лихорадочно репетировать.
К сожалению… скорость его речи была слишком медленной. Ему никак не удавалось нащупать настроение песни. Как бы он ни пытался петь ее, он не мог угнаться за мелодией…
Холм столкнулся с бесчисленными трудностями во время своей репетиции. Несмотря на то, что сейчас он находился за кулисами ‘World’s Singers’, оставалось еще много нерешенных проблем.
«Черт возьми… это не то настроение!»
Холм снова предпринял попытку. Но заключительная часть его озадачила. Он схватился обеими руками за голову.
Усталость и боль в теле разом навалились на него. Чтобы сократить расстояние между собой и этим ‘богом’, Холм не спал всю ночь. Он вложил в песню все свои силы и энергию.
«Время еще есть».
Холм успокоил себя. Он глубоко вздохнул и снова посмотрел на последний лист. Он начал представлять мелодию в своей голове и приготовился в сотый раз повторить этот фрагмент.
Но не успел он начать говорить, как обнаружил, что перед ним кто-то стоит.
Холм поднял голову. Синяки, полученные им от избиения орками прошлой ночью, все еще оставались на его лице. Из-за этого Холм никак не мог открыть левый глаз. Он мог видеть находящегося перед ним человека только правым глазом.
Человек, стоявший перед ним, был ‘важной персоной’, которую Холм не мог позволить себе обидеть.
«Вот, это твое».
Роа бросил мешочек с монетами под ноги Холму. Его действия испугали Холма. Он бросил взгляд на мешочек и вдруг вспомнил, что вчера уже встречался с этой ‘важной персоной’.
«Я же обещал. Разве ты не пришел за этим? Там десять золотых монет. Бери и убирайся к черту. Таким, как ты, здесь не место».
Роа оценил Холма. Сегодня тот выглядел еще более неопрятным, чем вчера. Не обращая внимания на его покрытую заплатами одежду, одного только лица, усыпанного синяками, было достаточно, чтобы напугать других.
Если бы такому, как он, позволили выйти на сцену в Фаруччи, если только он не играл какого-нибудь клоуна, это было бы проявлением крайнего неуважения, оскорблением зрителей.
Правила полуфинала гласили, что на сцене одновременно должны находиться два конкурсанта. Более того, пока один из участников исполняет свою песню, другой должен оставаться на сцене и слушать его выступление.
Роа отказывался позволять клоуну стоять на сцене рядом с ним во время исполнения оперы. Он считал, что это только ухудшит качество его выступления.
В конце концов, ни один прилично одетый человек не захочет стоять рядом с нищим.
Холм не ответил ему. Он не знал как ответить. Он опустил голову и продолжил перечитывать три листа бумаги.
Правила жизни крысы со Сквирл Стрит глубоко засели в сердце Холма — не противостоять этим ‘важным персонам’.
Но Холм не хотел уходить. Он… решил отказаться от их соглашения. Поэтому единственное, что он мог сделать, это опустить голову, игнорировать Роа и надеяться, что эта большая шишка расценит его молчание как согласие.
Кроме того, времени оставалось не так уж много. Он должен использовать это время, чтобы продолжить практиковаться.
«Отвечай», — Роа не был обманут дешевыми трюками Холма. В конце концов, Геролия просто игралась с ним, и от этого он чувствовал себя крайне недовольным.
То, что его игнорировал нищий, только разжигало в нем пламя ярости.
Роа наблюдал, как Холм не обращает на него никакого внимания и продолжает смотреть на бумаги в своей руке.
Он впал в бешенство. Роа выхватил бумаги у Холма и швырнул их на землю.
Поскольку Холм держал их слишком крепко, а действия Роа были очень грубыми, бумаги разорвались, когда Роа схватил их. Половина из них была брошена на землю, а другая половина все еще оставалась в руках Холма.
Наконец, Холм поднял голову.
«Ты закончил свои размышления?» спросил Роа.
В этот момент маленькая крыса окончательно потеряла способность контролировать свои эмоции. Он хотел встать, чтобы броситься на Роа. Но его остановил появившийся из ниоткуда театральный служащий.
«Мистер Джошуа просил передать Вам, что сейчас не самое подходящее время для Вашей мести», — прошептал ему служащий.
Эти слова смогли успокоить Холма. Другой сотрудник подошел к Роа и сообщил, что пришло время подняться на сцену.
«Если ты осмелишься появиться на сцене, то пожалеешь о своем решении».
Оставив эту угрозу, Роа направился к сцене. Проходя мимо них, он намеренно наступил на разорванные бумаги, лежащие на земле.
Сразу после того, как служащий театра отпустил Холма, тот бросился к лежащим на земле бумагам и начал приводить их в порядок и собирать вместе.
К сожалению, надписи на бумагах и без того были нечеткими. Теперь, когда на них наступили ботинки Роа и они покрылись отпечатками ног, Холм уже не мог разобрать последнюю часть текста.
Это вызвало у него сильную панику… Эта последняя часть была именно той, которую он до сих пор не освоил.
«Пора выходить на сцену».
Служащий подошел к Холму и тихо сообщил ему об этом…
Холм посмотрел на листы бумаги, которые теперь ничем не отличались от макулатуры. Ему казалось, что к его рукам и ногам привязаны ледяные свинцовые гири. Его губы дрожали.
Но после настоятельной просьбы служащего Холм собрал бумаги и положил их в карман. С большим трудом он начал двигаться к сцене.
Когда он поднялся на сцену, зрители уже восторженно аплодировали. Но эти одобрительные возгласы предназначались не ему. Вместо него зрители приветствовали его противника.
Они приветствовали элегантного дворянина, оперного певца из Фаруччи. Многие присутствующие дворянки казались его преданными поклонницами.
Роа обратился к зрителям с нежной улыбкой. Несколько молодых женщин в зале начали визжать.
Когда он увидел, что Холм, пошатываясь, вышел на сцену, чтобы встать под тот же свет кристалла оригиниума, его улыбка на мгновение застыла.
Два конкурсанта на сцене создавали огромный контраст. Один из них был известным оперным певцом из Фаруччи, в то время как другой казался кем-то, кого нельзя было рассматривать даже как простого горожанина.
«Роа, мы встречаемся не в первый раз».
Один из судей, Сэр Вайссенаше, поприветствовал молодого оперного певца.
«Да. Я помню, что в последний раз мы виделись на банкете, устроенном драматургами Фаруччи, Сэр Вайссенаше», — Роа дал весьма учтивый ответ.
«Тогда, как один из молодых оперных певцов Фаруччи, какую песню Вы собираетесь исполнить сегодня?» Сэр Вайссенаше сразу же перешел к главной теме.
В ответ Роа назвал песню, о которой Холм никогда раньше не слышал. Затем Сэр Вайссенаше повернулся к Холму, чтобы задать ему вопрос.
Будучи в положении опрашиваемого, Холм сильно нервничал. Естественно, его ответ был не таким элегантным, как у Роа.
Когда Сэр Вайссенаше спросил у Холма, какого рода песню он собирается исполнить, Холм поднес ко рту кристалл оригиниума, усиливающий звук, и на мгновение замешкался, прежде чем сказать что это будет ‘рэп’.
«Рэп? Об этой музыкальной форме я никогда раньше не слышал. В таком случае, я с нетерпением жду Вашего выступления».
После того, как Сэр Вайссенаше произнес эти слова, Холм вдруг услышал… смех из зала.
Насмешки. Это было неизбежно… Хотя последнее предложение Сэра Вайссенаше было произнесено в учтивой манере, зрители чувствовали, что Холм добьется лишь собственного унижения.
Вскоре началось состязание. Казалось, Богиня Удачи решила сегодня проявить благосклонность к Холму. В результате броска монеты ему выпало последнее выступление из двух.
Это означало, что у Холма будет в запасе целая песня, чтобы привести в порядок свое душевное состояние.
Вскоре зазвучала сопровождающая музыка, и началось выступление Роа.
Этот молодой дворянин не был отбросом, который отказывается прилагать усилия и полагается только на свой статус. Он был человеком с настоящей силой… Даже Холм, который ничего не знал об опере, мог сказать, что выбранная им песня была очень сложной для исполнения.
В ней было слишком много частей с высокой тональностью!
В соответствии с мелодией, свет на сцене постоянно менялся. Под мягким и спокойным светом его пение выглядело великолепно.
В этом прекрасном исполнении было только одно пятно — раздражающее присутствие стоящего рядом с исполнителем Холма.
Жалкое одеяние Холма и его полностью покрытое синяками лицо слишком противоречили декорациям сцены.
Вот так и закончилось выступление Роа. Из зала раздались женские крики и аплодисменты. Молодой оперный певец получил должную реакцию и похвалы за свое выдающееся исплонение.
На проекционном экране сзади было видно, что количество голосов Роа стремительно растет. Вскоре их число превысило двадцать три тысячи.
В полуфинале зрителям разрешалось голосовать только за одного участника в каждом раунде. В то время как исполнение Роа получало похвалы зрителей, многие чувствовали, что убого одетый паренек не сможет победить такого выдающегося оперного певца.
Чаша весов уже склонялась в сторону Роа.
«Спасибо», — поклонился Роа зрителям. Затем он с насмешливым видом посмотрел на Холма, стоявшего в стороне.
В этот момент… Холм понял, что наконец-то настал его черед. Ведущий подошел и передал ему кристалл оригиниума для усиления голоса.
На слегка дрожащих ногах Холм вышел на передний край сцены. Он посмотрел на зрителей.
Аплодисменты сразу же прекратились. Холм чувствовал на себе вопросительные взгляды со всех сторон. Освистывания и шипение последнего раунда эхом отдавались в его ушах.
Рука, в которой Холм держал кристалл оригиниума, начала неудержимо дрожать. В этот момент зазвучала сопровождающая музыка.
Он должен петь! Холм приблизил свой рот вплотную к ‘микрофону’. Но… в его голове было совершенно пусто!
Он… забыл слова песни! Все слова!
Сопровождающая музыка продолжала звучать. Вот-вот должна была наступить та часть, где он должен был петь. Но он обнаружил, что вообще не может ничего произнести.
Вопросительные взгляды зрителей превратились в презрительные. Холм почувствовал, что над ним нависло огромное давление. У него закружилась голова, и ему захотелось блевать.
В конце концов, он не смог зажать рот, и первые строчки песни сменились звуками рвоты.
Он выблевал все, что съел утром. Беспомощный, он стоял на коленях на сцене.
На этот раз зрители не шипели и не освистывали его. Вместо этого они все начали хохотать и высмеивать его.
«Где они нашли этого клоуна?»
«Такого рода ‘выступлениям’ не стоит появляться на сцене».
«Я слышал его выступление вчера. Это правда, что его нельзя пускать на сцену».
Всевозможные комментарии начали литься в уши Холма. Однако после того, как он выблевал все, что было у него в желудке, включая даже желудочную кислоту, его разум прояснился.
Услышав насмешки зрителей, в его сердце зародилась эмоция не страха или робости. Вместо этого… это был гнев. Нет, это было нечто гораздо более сильное, чем гнев — ненависть.
‘Что они имеют в виду под… не стоит появляться на сцене?’
Холм сжал кулаки… В его голове возникла сцена, как он вчера вечером репетировал песню.
‘Песня, которую я репетировал прошлой ночью, была в сто, в тысячу раз лучше, чем та, которую пел этот ублюдок!’
‘Вы гребаные мрази, айфри дом которые не умеют ценить музыку!’
Ненависть наполнила сердце Холма. Ненависть превратилась в мотивацию.
Он был полон решимости спеть эту песню! Он был полон решимости заставить этих глупых ублюдков слушать эту песню! Он хотел сказать им, что оперы — не единственный вид музыки в мире!
Он хотел донести до них, что рэп-музыка, которую он любил, в сто раз лучше оперы!
Он должен просветить этих невежественных дураков!
Движимый ненавистью, Холм поднял указательный палец левой руки и направил его прямо в потолок театра, в сторону неба.
Насмешки и издевательства прекратились. Человек, которого ранее стошнило, пошатываясь, встал на ноги. В его глазах больше не было паники. Вместо этого, в них читался ужасающий гнев.
«Еще раз».
Во всем театре был только один человек, который понимал, что означает поступок Холма — Джошуа.
После указаний Джошуа музыка заиграла сначала.
Холм взял в руки ‘микрофон’. В этот момент свирепый взгляд Холма прошелся по зрителям. Он пристально смотрел на каждого, кто смеялся над ним ранее.
«Слушайте внимательно!»
Мощный голос Холма эхом прокатился по Национальному Театру Норланда и по каждому человеку, сидящему перед ‘телевизорами’.
По сравнению с певцом до него, его голос ни капли не был мягким. Он также содержал бесконечное количество ярости. Казалось, будто он намеревался схватить кого-то за шею и заставить слушать то, что он собирался сказать!
Холм снова направил указательный палец на аудиторию.
«Look! If you had one shot or one opportunity, to seize everything you ever wanted, in one moment, would you capture it, or just let it slip?!»
[П.П. Холм исполняет Eminem – Lose Yourself
«Послушай! Если бы у тебя был единственный шанс или возможность получить сразу все, о чем ты всегда мечтал, ты бы воспользовался этим или бы упустил свой шанс?!»]
Как только Холм закончил вступительное слово, его выступление официально началось. Мощный ритм стал разноситься по всему театру.
«Yo! His palms are sweaty, knees weak, arms are heavy…»
[«Его ладони вспотели, колени дрожат, руки словно ватные…»]
С ненавистью и гневом Холм начал читать рэп. Робость, которую он проявлял раньше, принесла ему бесконечный позор.
Если бы автор этой песни был здесь, если бы он мог увидеть Холма таким, то наверняка был бы крайне разочарован.
«He opens his mouth, but the words won’t come out!
He’s chokin’, how, everybody’s jokin’ now!»
[«Он открывает рот, но слова не идут!
Он что, подавился? Все прикалываются над ним!»]
Холму было все равно, что люди смотрят на него свысока. Но он не мог допустить, чтобы люди смотрели на него свысока в этой песне!
Поэтому он должен был идеально исполнить эту песню на сцене. Он должен был не только доказать зрителям, что в рэпе нет ничего постыдного, но и не разочаровать автора этой песни!
«You better lose yourself in the music, the moment!
You own it, you better never let it go!
You only get one shot, do not miss your chance to blow!
This opportunity comes once in a lifetime, yo!»
[«Ты лучше погрузись в музыку, этот момент —
Он твой, лучше никогда не упускай его!
У тебя только один шанс, не упусти его, чтобы стать кем-то!
Такая возможность бывает только раз в жизни.»]
Это был последний шанс Холма. Это был также его единственный шанс доказать людям этого мира, что музыка, которую он любил, была самой лучшей музыкой.
Музыкальный ритм и наполненный гневом голос Холма совершенно потрясли толпу.
Сэр Вайссенаше был совершенно ошеломлен.
Убийственная аура… Он чувствовал бесконечное количество убийственной ауры, исходящей от пения этого убогого мальчишки.
Вены на лбу Холма вздулись. На его лице появилось свирепое выражение.
Он не только пел. Больше всего прочего, он давал выход своим чувствам. Он выпускал наружу все то, что так долго сдерживал в своем сердце. Словно рыча, он яростно обрушивал их на зрителей. Он кричал, что музыка, которую он любит, не может быть никем превзойдена!
Обычно крик, рычание, выплескивание своей злобы должно быть чем-то таким, что вызывает только гнев в умах слушателей.
Но в словах песни Холма… был какой-то необъяснимый ритм. Вместе с ритмом музыки, Сэр Вайссенаше почувствовал, что песню очень легко слушать. В то же время он также чувствовал, что может высказать все, что думает.
«Такая возможность бывает только раз в жизни…» Галлоли спокойно слушала наполненное гневом выступление Холма. Но она смотрела на сидящего рядом с ней Джошуа: «Я услышала много слов, которые не могу понять. Взять, к примеру, упоминание чего-то, похожего на название конфеты. Мистер Джошуа… это Вы написали эту песню?».
«Нет, я не писал эту песню», — отрицательно покачал головой Джошуа на вопрос Галлоли. Действительно, он не был автором этой песни. Но Джошуа также отрицал тот факт, что он помог Холму.
«Это отличная песня. Она действительно… звучит гораздо приятнее и свежее, чем те оперы».
Галлоли повернулась, чтобы посмотреть на сцену, на Холма, который изо всех сил старался выкрикивать слова в такт музыке. В конце концов, она дала относительно поверхностную оценку.
«Верно… Это песня, подходящая для того, чтобы выплеснуть свои эмоции», — сказал Джошуа.
«Выплеснуть эмоции… Но разве текст не о ком-то, у кого был горький опыт? Песня ведь о певце, не так ли? О том, кто вложил все силы в свою музыку, но не смог добиться отклика от других. Такие люди очень часто встречаются в Фаруччи».
Галлоли, казалось, что-то вспомнила и начала бормотать.
«Возможно, это о нем. Но в этой песне также представлен каждый из нас. Более того, я верю, что он сможет получить отклик. Его исполнение намного лучше, чем я ожидал».
Джошуа смог почувствовать оригинальную песню в исполнении Холма. Хольм успешно проникся песней.