Глава 108.1 •
Если бы она посмотрела налево, то увидела бы Йена.
Когда она повернула голову к креслу, где сидел Йен, то не уловила движения своей шеи, но угол ее зрения изменился.
Нечеткий и размытый черный объект — это, очевидно, волосы Йена. Один… нет, с ней, их в комнате было трое, включая Бабочку.
— Где меня похоронят?
Голос умирающей достиг Йена.
Он сдержал слезы, зная, что Ларитта не может четко его видеть.
— В герцогстве… хозяйка упокоится в том месте, что ее достойно. Склеп замка находится в высочайшей точке герцогства. Большинство наших предков покоится там, но любая могила сойдет, какую захочешь.
— Это должно быть место с хорошим видом на улицу.
— Когда не будет облаков, а погода будет очень ясной… ты сможешь видеть край замка резиденции герцога.
Это удовлетворило Ларитту.
Порой она смогла бы видеть, как работает Йен, и видеть, как болтают и смеются друг с другом слуги герцогства. Оттуда она смогла бы увидеть даже маленький домик, где жила ее мать.
Когда Ларитта подумала об этом, она открыла рот, чтобы что-то сказать, затем закрыла его снова.
Она думала, что у нее больше слов, хотя ей и нечего было сказать: она за прошедшие несколько дней уже много наговорила.
Разве у нее еще были вопросы?
К примеру, если бы он увидел неожиданно исчезнувшую Оливию, не надо было злиться на нее по любой причине…
Об этом она уже сказала.
Даже если он и останется один, пусть обязательно ест три раза в день…
Об этом она сказала пять раз.
…Пусть обязательно проверяет, куда ложится спать на ночь Бабочка.
…Чтобы он чувствовал ответственность, как ее отец.
Кроме того, она припомнила немало того, что уже говорила. Кажется, все было бы в порядке, если бы Ларитта больше не смогла проснуться.
— Ларитта.
Йен, беспокоясь за Ларитту, позвал ее по имени. Дело было в том, что ее слабое дыхание полностью прервалось. Когда она услышала голос Йена и шевельнулась, ее грудь опять поднялась и опустилась.
— Да?
— Ничего.
Йен облегченно вздохнул.
Он слабо улыбнулся, глядя, как постепенно закрываются глаза Ларитты.
— Кажется, неплохо было бы вздремнуть.
Шелковые занавески на окне колыхнулись, зажегся очаг. Белые зимние пейзажи за стеной и все прочее заканчивалось, хотя Йен и сказал, что Ларитта будет спать.
— Да. Думаю…
Он все еще сжимал ее руку, которая лежала на одеяле и гладил кончики ее пальцев.
Благодаря заботе горничных, ее мягкие и сияющие ногти сейчас были сухими, они потрескались посередине, но все еще были прекрасны.
Йен попросил:
— Давай поспим вместе.
Ларитта не боялась смерти.
Дело было совсем не в том, что она была бесчувственна ко всему в жизни.
Это была своего рода самозащита для Ларитты — не проявлять эмоций, потому что только так ей было не столь больно в графстве.
Большинство людей остерегается страданий, и это — первопричина страха смерти. Страх пустоты после смерти, ужас перед болью и наказанием — и люди пытаются достичь бессмертия.
Поэтому готовность Ларитты принять смерть означала, что ее трагическое прошлое стало лучше. Хотя в ее сердце еще оставался шрам, ее нынешняя жизнь была такой счастливой, что она не могла горевать об этом.
Ларитта сдержала все слова, что хотела сказать: «Тогда сегодня — наша первая ночь», — когда он попросил ее поспать вместе.
Она не знала, не заплачет ли Йен, если сейчас она отпустит такую шутку…
— Ты можешь лечь, аккуратнее, чтобы не лечь на Бабочку?
Йен поднял ее с одеялом, укутал и освободил место, чтобы лечь.
Бабочка поднялась защищать Ларитту, затем поняла, что это Йен, и расслабилась. Она свернулась между ними, когда они легли лицом к лицу, Йен положил руки у нее над головой.
Как будто муж и жена нежно засыпали, а их ребенок лежал между ними.
— Бабочка легла между нами. Видишь?
Йен объяснил это на случай, если Ларитта не знала.
Благодаря этому, она сообразила, что белое видение перед глазами было Бабочкой.
— …
Ларитта уже собиралась что-то сказать, а затем закрыла рот снова.
На этот раз не потому, что ей нечего было сказать, а потому, что ей не хватало сил.
Она не могла даже шевельнуть губами — последним, над чем была властна в теле…