Том 4. Эпилог. Ранен в бою

86 — Восемьдесят шесть

Привычка заставлять — в основном, ради издевательства — писать бумажные отчеты в Союзе, где в обиходе были электронные, была одной из причин, почему Грета не выносила этого богомола, командующего офицера.

— Упомянутый новый Легион с этих пор обозначается как Высокоманевренный тип или Феникс.

За длинным столом, заваленным бумагами, сидел начальник штаба, который едва не ликовал, что вообще-то странно.

— Дальше, серийные модели интеллектуального Легиона называем Гончими… Новый тип, бессмертный и под оптическим камуфляжем… и поумневшая мелкая рыбешка. Похоже, нам снова придется пересмотреть основную стратегию. Ну что за гемор.

— А еще у нас теперь Легион сооружает фермы с людьми и заполняет склады скелетами. Наш отдел по поддержанию психологического здоровья будет очень занят, ведь так?

Она пронзила начальника штаба взглядом, на что тот виновато поднял руки.

— Прости-прости, не смотри на меня так. Я ни за что не отправил бы их на эту миссию, если бы знал.

«Восемьдесят шесть», может, и считались элитой по сравнению с войсками Союза, но еще они — дети-солдаты, и те пятеро, кого приютили самыми первыми, ясно давали понять, насколько хрупки они психологически.

Психика людей выстраивалась на ранних воспоминаниях жизни, когда их любили безоговорочно. «Восемьдесят шесть» не успели стать хотя бы подростками, когда у них уже отняли семьи, когда их лишили достоинства, когда само их существование начали отрицать, — они взрослели, не имея крепкой основы. Необходимость выживать на поле боя требовала стать сильными, и пускай они казались заточенными лезвиями, но эти лезвия вместе с тем были чрезвычайно ломкими.

Грета не сводила стального взгляда с начальника штаба, который отвернулся, повернувшись на стуле.

— Ладно, ладно, я понял. Я организую им отпуск. Может, на горячие источники? Я хочу изучить место, присоединишься ко мне?

— Это ты так беспечно приглашаешь меня на свидание? Ты головой, часом, не стукнулся?

Начальник штаба молча пожал плечами, затем его проницательный помощник достал из груды бумаг на столе путеводитель по достопримечательностям и вышел из кабинета. Проводив его взглядом, начальник штаба добавил:

— Грета… Есть один вопрос, который уже давно меня беспокоит.

В тоне его голоса слышалась искренность. Грета заглянула в его чёрные глаза, сверкнувшие рассудительностью.

— Как… они додумались ассимилировать человеческие нейронные сети?

Грета нахмурилась.

— Что ты имеешь в виду?

— Как машинам, функциональность которых ограничена лишь уничтожением всего живого, пришла идея ассимилировать что-то, а потом выяснить, как это «что-то» сломать таким образом, чтобы сделать частью себя?

Если так подумать, это и правда странно. Люди думали мозгом, самым развитым среди всех млекопитающих. Это узнают в средней школе, но знание не было очевидной истиной, до которой можно просто догадаться. Считается, что в далеком прошлом люди думали, будто мягкий орган в их черепе — это бесполезная кишка, производящая сопли.

Так как машины-убийцы, чьи нейронные сети отличались и по строению, и составу, пришли к такой идее?

— Сообщение, которое получил капитан Ноузен, заставило меня задуматься, и я решил разобраться. Зелен Биркенбаум, создательница Легиона. Гениальный исследователь, усовершенствовала модель искусственного интеллекта под названием модель Марианна, разработанного в Объединенном королевстве, когда ее выпустили в публичную сеть, а еще единолично создала систему управления Легиона.

— Но если я не ошибаюсь, она так и не увидела в действии Легион, в который вложила свое сердце и душу, так как скончалась от болезни до запуска первой серии Муравьев.

— Ее тела не осталось.

Лицо Греты застыло от потрясения.

— …Что?

— Нет ни свидетельства о смерти, ни похоронных записей. Есть, конечно, шанс, что документы были утеряны во время беспорядков до переворота. Но останков не видела даже ее мать, что странно.

— …

— Я также получил отчет от Объединенного королевства насчет командирской машины, с которой они столкнулись. Безжалостная королева, так ее называют. Большинство командирских машин представлены Динозаврами, конкретно эта же — Муравей. Причем из первой серии, с ранних этапов войны. А ведь эта модель, насколько нам известно, уже не должна работать.

Для Легиона неповрежденные нейронные сети — ценная награда. По крайней мере так было до сих пор. Именно поэтому большинство наблюдаемых Пастухов были Динозаврами — самый тяжелый и приспособленный к обороне боевой Легион. Само собой, имелись и исключения, например, Морфо и Адмирал, однако в записях не нашлось случаев, когда сосудом выступала хрупкая машина вроде Муравья.

Тип Разведчик — единственный Легион, разработанный до смерти его создательницы.

— И что же, куда она, по-твоему, пропала?

†

— …Насчет майора Пенроуз… — внезапно заговорил Шин.

После собрания, куда пришли все ответственные за свою часть в ударной группе, в конференц-зале остались лишь он, Лена и Аннет.

— Я постоянно пытаюсь вспомнить, и вот этим утром, думаю, наконец-то что-то вспомнилось.

— Потрясающе! Рада за тебя.

Отложив терминал, Лена слегка хлопнула в ладоши, а лицо Аннет приняло испуганное выражение осуждённого, ожидающего вердикта суда. А сам Шин выглядел так, будто ему, как ни странно, было неудобно.

— Ты была… не просто веселой девочкой… а, скорее, маленьким монстром.

«Чего?»

— Ты брала палку и начала ею размахивать. Прыгала по лужам, ни одну не пропускала, и потом еще грязью разбрасывалась. Тебе не нравилось прятаться, когда мы играли в прятки, но искать ты могла целый день, и то, под конец игры начинала реветь.

— …Шин?

— Ты еще говорила про свою любовь делать сладости, и мне ты их тоже давала попробовать, но несъедобными были большинство. Кстати, есть ощущение, что поэтому мне и не нравится сладкое.

— О, в этом она совсем не изменилась.

Хотя Аннет временами могла сделать что-то вкусное, так что, быть может, прогресс есть.

Или нет.

— Ты ошибалась не во всяких мелочах, то есть не перебарщивала с сахаром, и не путала его с солью. Нужно было растопить шоколад, например, и у тебя он каким-то образом получался фиолетовым. А еще я слышал, ты давала пробовать сладости своему отцу, и он как-то упал в обморок, из-за чего я не знал, как мне поступать с твоими гостинцами. О, между прочим, — Шин, уставившись на Аннет, говорил протяжно, чего от него точно не ждешь, — ты об этом, наверное, не знаешь, но твоя мама приходила после тебя, забирала сладости и давала сделанные уже ею. У нее получались нормально и вкусно.

— Ой, все!.. Нет, постой. Какого черта?!

Аннет, не сдержавшись, вскочила на ноги, на пол упало ее устройство для проецирования электронных документов.

— Я тут сижу, слушаю тебя, а ты все не затыкаешься! Ты тоже махал палками-мечами и разбрасывался грязью. А прятки, это же еще надо додуматься забраться на самую верхушку высочайшего дерева в чаще поблизости! Это было ужасно! Еще я знаю, что ты потом плакал, потому что получил нагоняй от брата за это.

Пауза, и затем взгляд Шина чуть дрогнул.

— Не припоминаю этого…

— Лжешь, по глазам вижу!

Крик Аннет отозвался эхом в конференц-зале, она тяжело задышала, ее плечи поднимались и опускались. А затем ее лицо исказилось от всплеска эмоций.

— Что за дела? Ты специально? Не мог вспомнить что-нибудь получше, черт бы тебя побрал?!.

То, что Аннет хотела, чтобы он вспомнил, — то, за что она хотела извиниться, — не было таким банальным и глупым.

— Тут уже ничего не поделаешь… Кстати, мы ведь постоянно так препирались.

— Дурак! — крикнула Аннет, а после выбежала из конференц-зала.

Проводив ее растерянным взглядом, Шин указал на выход.

— Не могла бы…

— Да, конечно. Я пойду!

ᅠ

К счастью, Аннет ушла не так далеко. Она встала в пересечении коридоров, спиной облокотилась на стену. На ее лице читалось уныние.

— Все в порядке… Он не помнит нашу последнюю ссору, — проворчала она, не глядя на подошедшую Лену. — Меня до сих пор мучает то, что я не спасла Шина, но хотя бы его это, кажется, не волнует. И почему только он помнит полную бессмыслицу? Но ладно… Ему не нужно больше вспоминать об этом. Не теперь.

Пускай даже ей не извиниться. Пускай даже ей не вернуться к тому, что было в прошлом.

— Я вела себя как наивная девчонка. Считала, будто отношения с другом детства… что тот маленький мир никогда не изменится. И если он еще что-нибудь вспомнит, то пусть это будет та же нелепица.

Аннет искоса посмотрела на Лену.

— К примеру, как я однажды сказала, что мы поженимся, как повзрослеем.

— А? — взвизгнула Лена, вернув взгляд.

Аннет усмехнулась, ни с того, ни с сего. Давненько Лена не видела на её лице это яркое, беззаботное выражение.

— Шучу. Но вообще-то это правда… Шин всегда был тугодумом по этой части. Смотри, в его отряде уже давно есть девушки. Может, если ты не будешь настойчива, его приберут к своим рукам.

— А-Аннет?!..

Лена в панике начала оглядываться, проверяя, чтобы никто не проходил мимо, а Аннет дьявольски улыбнулась.

ᅠ

— Постарайся изо всех сил.

ᅠ

Лена не была глупой, чтобы не понять, что так Аннет разрывала давнюю привязанность — прощалась с первой любовью юности.

— …Спасибо, Аннет.

— Не за что. А теперь, марш работать! Тактический командир не может вот так бросать свои войска. Подай им хороший пример.

И она не была слепа, чтобы не замечать попыток Аннет отвести взгляд — так она просила оставить ее одну ненадолго.

— Спасибо… И прости.

ᅠ

Шин сидел один в опустевшем конференц-зале. Наверное, ждал ее возвращения. По включенному информационному терминалу шли новости, а он работал над документом. Не поворачиваясь, он обратился к Лене:

— Я же могу использовать зал, когда его не резервируют? Мне нужно писать отчеты, а в кабинете довольно шумно.

— Конечно…

Процессорам предоставили общий кабинет, но поскольку до сих пор их воспринимали как «беспилотники» и не давали ходить в нормальную школу, у «восемьдесят шесть» не было привычки тихо сидеть за столом. Кроме того, ребятам их возраста свойственна энергичность. Из-за всего этого в кабинете было, мягко говоря, оживленно. За работой не заскучаешь, с одной стороны, но такая обстановка не подходила, если человек хотел сосредоточиться на заполнении бумаг.

— Ты уже привык писать отчеты?

— ?

— В восемьдесят шестом секторе у тебя все отчет были такие себе, что боевые, что с патрулей.

Его Кураторы до Лены не читали их, и Шину не нужно было патрулировать местность, поэтому писалась одна околесица. Вспомнив, как оно было, Шин сухо улыбнулся.

— У меня особо и выбора нет. В полковнике Вензель есть суровая сторона.

— Правда? Тогда, наверное, мне тоже надо быть с тобой посуровее.

— …Пощади, прошу.

Лена ухмыльнулась, услышав недовольство в его голосе. Но затем она решила задать волнующий её вопрос. Неужели он?..

— С Аннет ты… на самом деле был тактичен?

Все ради того, чтобы избавить ее от уз — вины. Возможно, он все вспомнил, но про банальности упомянул из заботы о ней. Однако…

— Нет, — ответил Шин. — Я правда мало что помню. Как я и сказал, мы постоянно ругались. Может, поэтому не врезалось в память.

И это как бы противопоставлялось глубине шрама Аннет, оставленного виной.

— Я пока не могу четко вспомнить ее лицо… Хотя не знаю, у меня просто не было времени сесть и подумать об этом сразу после операции.

Лена обеспокоенно склонила голову набок.

— Тебе точно не нужно отдохнуть подольше?.. После операции ты несколько дней пролежал в постели, настолько тебе было плохо.

Так на него, очевидно, повлияло резкое увеличение количества серийных Пастухов — Гончих. Даже если видимых симптомов, вроде лихорадки, не наблюдалось, после операции он несколько дней почти полностью проспал. За ним приглядывала медицинская бригада, сейчас ему разрешили вернуться к оперативным обязанностям, но…

— Я скоро привыкну. Со мной было также, когда впервые начал слышать Легион.

— …

Одно Лене стало ясно. Шин мог сколько угодно говорить, что с ним все в порядке, но о своем состоянии он честно не скажет. У него была привычка доводить свой организм до предела… даже не осознавая этого.

Воцарившуюся между ними тишину разорвал новостной репортаж, показываемый на голографическом экране.

— А теперь перейдем к новостям об операции по возвращению северных секторов Республики.

Взглянув на экран, Шин потянулся к сенсору на краю стола. Он хотел то ли переключить канал, то ли выключить, но Лена остановила его. К сожалению, Отбеливали продолжали свои деяния, пока «восемьдесят шесть» не покинули гарнизон. Критиковать их, похоже, было бессмысленно.

Новости обозревали военную ситуацию без прикрас. Текущие линии фронта, какие сектора отвоеваны, потери и сколько противников было повержено. Также затронули человеческие образцы в подземке Шарите: кое-какую правду все-таки скрыли, но в общем и целом рассказали как есть. По крайней мере здесь не пытались лгать о военном положении.

— В битве за терминал Шарите принимала участие ударная группа «восемьдесят шесть», сформированная из детей-солдат, которых укрыли от бывшей Республики Сан-Магнолия. Так называемые «восемьдесят шесть»…

Лена приятно удивилась тому, что новости показывали такие подробности. Говорили не только об успехах, но и кто их достиг. Республика такого никогда не делала, хотя, судя по всему, должна была…

Репортаж продолжился пояснением, кто такие «восемьдесят шесть». Рассказали про пять солдат, спасенных на западном фронте. Про то, как они подверглись гонениям на своей родине. Как множество детей после падения Республики тоже оказались под защитой Союза.

А дальше речь зашла о том, что они пошли спасать свою бывшую родину. По своей воле.

— …А?

О том, что они поклялись в верности своей новой стране во имя благородного милосердия. О том, как эти герои солдаты посвятили себя спасению родины, которая терзала их, и все во имя справедливости Союза.

— Что?..

История была наполнена трагичностью, возвышенностью и безукоризненностью. Печальная, но в то же время миленькая сказка, заставлявшая любого пролить слёзы, разгневаться и задрожать от глубокого восхищения. История, призванная вызвать изысканную симпатию, в которой можно утонуть. Её подавали со слезами, а украшали эмоциями.

— Ч-что это такое?.. Что всё это значит?..

Одно она могла сказать наверняка — такого отношения не жаждали ни Шин, ни Райден с Сео, Креной, Анжу, Шиден или кто угодно из знакомых ей «восемьдесят шесть».

Эти гордые люди больше всего на свете ненавидели, когда с ними обращались как с несчастными детьми!..

Но, в отличие от возмутившейся Лены, Шин лишь безразлично хмыкнул:

— Подобные передачи ведутся с крупномасштабного наступления. Они со дня нашего спасения верят, что мы заслужили сострадание, и чем хуже военная ситуация, тем сильнее это бросается в глаза… Раз народ Союза жалеет нас и чувствует праведный гнев против Республики за ее поступки, то они будут ощущать свое превосходство и наслаждаться своей справедливостью. Только и всего.

Союз вряд ли мог себе представить, как это похоже на то, что происходило одиннадцать лет назад. Когда Республика разгромно проиграла Легиону, жители страны нашли выход своему разочарованию в «восемьдесят шесть». Здесь было тоже самое. Они просто изменили форму дискриминации.

Шин вопросительно взглянул на дрожащую от гнева Лену, словно невинный монстр — также он посмотрел, когда они гуляли по улицам Либерте-эт-Эгалите.

— Здесь разве есть из-за чего злиться?..

— Еще как есть! Ты не сражался лишь ради того, чтобы тебя подпирали какой-то трагической историей! Чтобы на тебя смотрели свысока, как на несчастного ребёнка! Разве не так?..

Лена обессилено опустила голову. Как будто…

— Ты совсем ничего не чувствуешь?.. Тебя не расстраивает отношение к себе здесь, в другой стране?

— Не особо… — произнес он с искренним безразличием.

Лена также подумала, что ему может не понравится ее зацикленность на этом отношении.

— Неприятно — да, признаю, но после всего произошедшего мы не различаем жалость и презрение… Разве я тебе не говорил? Союз — не утопия. Это страна, состоящая из людей, как и Республика.

Его губы расплылись в чёрствой улыбке. Одинокой, покорной и почему-то облегчённой.

— Люди одинаковы везде, куда ты не уйди. И с этим ничего нельзя сделать.

Эта перекошенная улыбка… пылала холодной яростью и презрением. Те же эмоции у «восемьдесят шесть» в восемьдесят шестом секторе были направлены на белых свиней.

— Шин… этот мир прекрасен?

Вопрос был неожиданным, поэтому выражение его лица приняло озадаченный вид.

— О чём…

— Этот мир добр? Это хорошее место?.. А что насчёт людей? Они прекрасны? Добры? Они хорошие?

Его стройное лицо, на котором сперва читалось замешательство, становилось тем невыразительнее, чем больше вопросов задавала Лена. Она не обратила на это внимания и продолжила:

— Этот мир… Люди в нем… Ты можешь научиться любить их?

Ответа не было.

— Понятно… Нет, теперь всё встало на свои места.

Мир для них не был прекрасным. Может, и был, но точно не добрым. И люди не были добрыми или хорошими. И точно не прекрасными. Так не только в Республике. В Союзе тоже… Со всеми людьми. «Восемьдесят шесть» полностью отреклись от человеческого мира, считая его жестоким, убогим… и, прежде всего, безнадежным.

— Дело не в том, что ты не можешь вспомнить свое детство. Ты не хочешь вспоминать. Так ты можешь считать, что все утерянное, все отнятое у тебя никогда не существовало. И верить, что люди достойны презрения.

«Восемьдесят шесть» подвергли жестоким гонениям, их выслали на смертельное поле боя, и со временем они были лишены слишком многого. Семей, имен, свободы, достоинства. Но лезвие злобы на этом не остановилось — с них сдирали слой за слоем, и чтобы защитить гордость, они отказались от своего любимого прошлого. Они сами избавились от привязанности, доброты, тепла, радости и воспоминаний о людях, от которых про все это узнали.

Ведь если бы они обо всем помнили, то возненавидели бы.

Они бы знали, что лишились радости, что люди были хорошими, что вот таким должно быть человечество… Они возненавидят мир перед глазами, потому что он не такой. Они возненавидят его и рано или поздно упадут в ту же яму — станут презренными, как сам мир. Они опустятся до злобы к своим угнетателям и лишатся последней гордости, веря, что подлость есть истинная сущность человека.

А тех нескольких добрых людей, которых они повстречают на своем пути, — тех, кто протянет им руку помощи, они окрестят редким исключением из правила, что пытались защитить мир и людей от отчаяния.

Вот почему они ничего не чувствовали. Ни презрения. Ни неприязни. Ни к людям, ни к миру. Они не ждали доброй воли или справедливости. Не лелеяли даже крохи надежды…

Шин до сих пор не мог ответить на вопрос Лены о том, чего он хочет. Он лишь отражал ее желания. Но он по-прежнему не знал, что́ желал для себя. И просто делал вид, что старается вспомнить. Но на деле даже не попытался взглянуть в лицо утерянному прошлому.

— Ты… Вы все, быть может, и вышли из восемьдесят шестого сектора. Но все еще находитесь в плену у Республики. Из-за нас… белых свиней.

Они забыли обо всём, чтобы не возненавидеть остальных.

Они должны были всё отбросить, чтобы защитить свою гордость.

Даже само признание, что у них отняли что-то ценное.

По этой причине Шин и остальные «восемьдесят шесть» оставались такими же, как в восемьдесят шестом секторе. Они цеплялись за последние крупицы гордости и не оглядывались на то, что пришлось отбросить ради нее. Также, как и когда они неслись по полю боя навстречу смерти, плененные человеческой злобой, — по восемьдесят шестому сектору, где весь мир был их врагом. Без счастья прошлого, которое можно было бы повспоминать, они не представляли себе счастья в будущем.

Они выжили и обрели свободу. Но теперь им не под силу вообразить счастье впереди и даже пожелать его себе.

Шин смотрел на Лену, молча и бесстрастно. Ее слова вряд ли нашли в нем отклик. За окном мелькнула тень какой-то хищной птицы. Тень от ее крыльев в зале как бы проводила огромную пропасть между ними.

Она думала, что стоит с ними на одном поле боя. Что она наконец догнала их и будет сражаться плечом к плечу. Но это не так. Они, быть может, будут сражаться в одних битвах на одном поле боя… Но она видела мир иначе, сильно иначе.

«Я — республиканка. Я принадлежу к тем, кто лишил их всего. И хотя говорить такое, наверное, ужасно высокомерно, но пусть так…».

— И из-за этого мне… очень грустно.

Одинокая слеза скатилась по её мягкой белой щеке.

ᅠ

Республика — враг.

Оставленные деяниями Республики шрамы у «восемьдесят шесть», укоренившееся отвращение к миру. Для меня и, вероятно, для них это самые злейшие враги.

— Владилена Миризе, «Мемуары»