Глава 426

Мир, где мне не рады

Все люди делятся на две части.

Но если постараться, то их можно разделить и на четыре, и на восемь.

Если вооружиться небольшими ножницами, то можно довести количество частей до тысячи.

Думаю, что Скверну вполне реально разделать тысяч на десять. Осталось только найти хитрого засранца, который где-то прячется и боится высовываться.

— Скверна, ты где спрятался, уёбок? — ласково спросил я, водя стволом по комнате. — Давай, вылезай, я убью тебя.

— Неужели ты рассчитываешь выбраться отсюда? Без моей силы отсюда никто…

— Повторяешься, — покачал я головой. — К тому же если мне удастся вытащить отсюда дочь и её будущего мужа, то всё остальное уже будет не важно. Даже моё будущее.

— Даже если тебя будет ждать конец? — спросил голос так, словно его это действительно интересовало.

— Я готов заплатить за то, что делаю и пойти ва-банк ради своих идей и мечты. Вот только ты, как вижу, не готов.

Молчание.

Молчание продлилось минуту.

Уже через десять минут я сам отправился на поиски этого ублюдка, обшарив ближайшие комнаты, которые были настолько однотипны, что хотелось выдавить себе глаза. Всего несколько кресел, оббитых голубым бархатом, голубые ковры, голубые стены…

Я чо, в доме гомосексуалиста нахожусь? Причём латентного. Я всегда очень спокойно относился к ним, но вот этот пи*ор Скверна меня накаляет. Пройдя друг за другом несколько комнат и не найдя ничего интересного, я вернулся в зал, где левитировали мои ненаглядные голубки.

Фиалка… он вообще не изменился, лицо такое же… специфическое, скажем так. Не урод, очень аккуратный мальчик, но вся проблема в том, что он «мальчик». На мужчину или парня ну никак не тянет. Да и поведение у него такое же — сам себе на уме, слишком тормознутый и ему нахер ничего не нужно. Мне кажется, что идеальный кандидат на роль короля.

Фемия же даже в отрубе выглядела упорной. Есть дети, которые спят, но во сне они прямо сама вредность. Милая вредность. Фемия была олицетворением этого. Только я не знал, в курсе ли она насчёт смерти её матери, сообщил ли ей Скверна или мне предстоит преподнести ей такой предсвадебный подарок.

— Бл**ь… как вас снять-то? — я обошёл их, боясь приблизиться и попасть в какое-нибудь силовое поле. Для начала решил методом тыка проверить — разломал стул, кинул туда ножку и… она тупо пролетела без проблем, ничего не задев и не зависнув, с деревянным стуком упав на паркет.

Тогда, набравшись смелости, я сам просунул туда руку, но также ничего не почувствовал.

Немного подумав, решил начать с Фиалки. Если его порвёт на**й, мне будет не так обидно, как если это случится с Фемией.

Я аккуратно потянул его вниз, почувствовав едва заметное сопротивление, словно пытался протащить его через воду. Но ровно до того момента, как вытащил его, судя по всему, за границы поля. Потому что в следующее мгновение Фиалка просто обмяк в моих руках, словно мешок с картошкой, безжизненно свесив голову.

Нет, жизнь в нём была, я проверил пульс, но вот сознание отсутствовало.

Следующей я снял уже дочь, всё так же не выпуская револьвер из рук. В какой-то момент услышал, как дверь закрылась и выпустил туда половину барабана, но… никого. Дверь просто закрылась. А когда её открыл, то никого там не нашёл.

— Эй, пи*ор, ты где бл**ь?

— Здесь. Смотрю за тобой.

— И не собираешься останавливать?

— Зачем? — я буквально слышал, как он ухмыляется. — Ты отсюда никого не дозовёшься, никого не призовёшь, ничего не сделаешь, ты здесь в ловушке и покинешь это место только при моём желании.

Ну-ну, пусть, пусть…

И всё же я насторожено наблюдал за залом, предполагая, что если он и есть где-то, то именно здесь. Может в инвизе, а может в другом измерении, но в этом помещении. Как в параллельном. Но в любом случае, когда моя тайна будет им разгадана, он наверняка явится за моей жопой, чтоб порвать её на немецкий крест, чего мне почему-то не очень хочется.

Так что, продолжая наблюдать за обстановкой, я принялся будить Фемию. Трясти её, дёргать за уши и за нос, открывать зенки, щипать, выдёргивать волосы и так далее.

— Ты действительно хочешь, чтоб она проснулась? — усмехнулся Скверна.

— Да, хочу. И лучше бы тебе это сделать, — ответил я не оборачиваясь. Всё равно никого не увижу.

— Как знаешь, дружок…

«Дружок» прозвучало слишком… странно, пидорастически. Будь это баба, то тогда всё ок, но слышать подобное от парня или мужика… Неудивительно, что тут всё голубого цвета.

И словно по щелчку глаза Фемии начали открываться. Она, словно отходя от сна, медленно открыла веки, взглянула на меня сонным взглядом, после чего проморгалась, пытаясь прийти в себя. Фемия выглядела куда милее, будучи сонной, чем когда бодрствовала, однако вскоре и это отошло на второй план, так как стоило ей более-менее прийти в себя, как её лицо начало морщиться, носик задёргался, продувая лёгкие и…

— МАМА!!! — её вопль, полный боли резанул тишину, словно удар по яйцам. Громкий, уже ревущий, подобно взлетающему истребителю, в которому уже слышались истерические нотки, сопли и слёзы. — МАМА!!! МАМОЧКА!!! МАМА!!! НЕТ!!! НЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е-ЕТ!!! НЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е-ЕТ!!!

Её «нет» плавно переросло в плачь, безудержный и глубокий, который я уже слышал, только от Эви, полный боли и страдания, упущенных возможностей и несостоявшихся желаний.

Самое страшное, что я встречал когда-либо — невозможность передать свои последние слова тому, кто тебе дорог. Сказать, что ты его любишь, что ты никогда не хотел ему зла, и он — то самое лучшее, что случилось с тобой.

Этого не будет.

Поэтому мать учила меня никогда не расставаться на грустной ноте. Сразу прощать тех, кто тебе дорог и не держать на них зла. Потому что в следующее мгновение их может не стать и последнее, что услышали они от тебя…

— Я… я сказала, что… что не могу её терпе-е-е-е-е-е-ть… у-у-у-у-у…

И жить с этой ношей придётся тебе. Они простят тебя, они захотят сказать, насколько любят тебя и что это всё хуйня, что они не в обиде, но будет поздно. У них не будет возможности и боль будет твоим вечным попутчиком, пока ты не сможешь простить самого себя.

А этого может не случиться.

— Я решил, что пусть лучше она узнает сразу, чем так, — сказал спокойно Скверна.

— Это, кажется, единственное, за что я могу сказать тебе спасибо, — пробормотал я.

Потому что я страшился того момента, когда мне придётся рассказать ей это. А тут уже она всё знает. Низко и трусливо, но одной проблемой меньше. Фиалка тоже плакал. Молча сидел на полу, смотрел куда-то, безмолвно роняя слёзы.

— И ему я сказал. Сказал, что убил его отца ты, — словно хвастаясь, произнёс он.

— Ты просто душка.

— Но ты можешь воскресить Констанцию, — усмехнулся Скверна.

В этот момент Фемия едва встрепенулась.

— Ты можешь воскресить её?! Да?! Ты можешь вернуть мою маму обратно?! — схватила она меня, вцепилась пальцами с такой силой, что могла сломать их. В её глазах я видел боль, нескончаемую боль, которая теперь боролась с надеждой, что можно повернуть обратно.

Но ничего нельзя повернуть обратно. Есть законы, которые нельзя нарушать. Понять это ты способен только когда сам прошёл через это. Я никогда бы не поступил так, знай, что это есть на самом деле, что такое быть живым и мёртвым одновременно.

Найдутся особо упёртые, что предпочтут смерти даже такое существование, но большинство из них будут мстителями, теми, кто хочет вернуть должок, чтоб потом умереть спокойно. И только единицы на миллиарды согласятся жить так. Променять спокойствие, умиротворение, понимание того, что ты свободен и тебе легко, на воскрешение в боли, тоске, печали, разочаровании и понимании своего будущего бессмертия.

Даже Клирия проходила это не в таком плане; она лишь помнила о своих жизнях, копя это дерьмо в себе. Если бы её воскрешали… она бы свихнулась.

— Я не могу. Больше нет, — покачал я головой.

— Но может тётя Эви! Она сможет спасти мою мать! Мою маму! Она же сможет?! Сможет??!!?! — Фемия трясла меня за грудки.

— Она не станет делать этого.

— Но она же её подруга! Сестра! Она её тоже любила! Она не откажет мне и маме!!!

А дальше пошли слёзы, обвинения, ненависть открытая и завуалированная, боль и потоки слёз.

А я слушал это. Слушал с болью, понимая всё куда лучше неё. Она не поймёт, никогда не поймёт. А кто попытается ей дать понять это на себе, я обеспечу ту же участь, но с нескончаемыми пытками. Душа — это не то, с чем можно играть. Даже тот клинок, он коверкал душу, я видел это в императоре, который нёс своё бремя с решительностью и болью. Я видел это в Элизи.

Мне потребовалось время. Чтоб дождаться конца истерики Фемии, чтоб объяснить всё доступно.

— Ты не поймёшь этого, — коснулся я её щеки стёртой ладонью. — Не поймёшь, так как ни разу не проходила это. Я хотел бы вернуть твою маму. Я бы хотел вернуть многих, кого потерял, но я этого не сделаю. Как бы больно и одиноко мне не было, я не верну их, потому что люблю и уважаю их всей душой. Я не хочу им страданий и боли, что они получат вместе с жизнью. Эта плата, что платит воскресший, не стоит такого.

— Но жить лучше… — пробормотала она.

— Жить лучше, но воскрешение… Ты никогда не спрашивала, что чувствует Эви? Не видела эту маленькую искорку боли в её глазах, ненависти к такой жизни и нескончаемой печали в глубине души? То, как она улыбается, чувствуя тоску и понимая, что её век бесконечен. Что она будет жить долго и видеть, как уходят поколения, дорогие ей.

— Она может убить себя.

— И она так и сделает, если не сможет решить этот вопрос. Вечно бесплодная, вечно молодая, Эви боится самоубийства и пройдёт ещё не один век мучений, когда рука потянется за пистолетом, чтоб решить этот вопрос таким образом раз и навсегда. Я смертен, потому меня это трогает слабее, и я слабее связан с этим воскрешением. Но даже во мне иногда грусть проскакивает. Я уже не замечаю этой тоски, хотя она всё равно есть, тонкая и тихая, но есть, словно жужжание комара. Потому что меня вернули, что не дали покоя, и я вынужден жить дальше, помня это всё. Я рад увидеть тебя и увидеть тех, кто мне дорог, но… я бы не согласился вернуться, дай мне этот выбор. Я бы не захотел воскрешаться. Но Эви… она нежить, мёртвая и вечно молодая. Ты действительно хочешь это для своей матери?

— Я сказала ей…

— Тс-с-с… — коснулся я пальцем её губ. — Она тебя простила, верь мне. Твоя мать ушла, простив тебе всё, ушла с верой в то, что ты станешь великим человеком. Она бы хотела, чтоб ты поняла это и не страдала. Констанция умерла в спокойствии и умиротворении, ни о чём не жалея и ничего больше не желая. Так умирают редко. И я не стану нарушать её покой и умиротворение.

Фемия плакала. Плакала долго, пока я всматривался в окружение. Боялся, что Скверна убьёт нас или сделает гадость, но он видимо верил, что теперь всё под его контролем.

Я знаю, легко об этом судить, легко говорить о подобном. Но есть вопросы, который ты даже при куче плюсов отвергнешь. Есть вещи, которые ты не станешь делать, даже имея огромную выгоду, но зная, чего это будет стоить.

Я не хочу такой боли тем, кто мне дорог.

Я дождался, пока она успокоится, после чего ко мне подошёл Фиалка. Вот этого кадра я не ожидал, если честно. Вернее, не думал, что он подойдёт. В глазах слёзы, но лицо как обычно, спокойное. Он взглянул мне в глаза и…

Ударил по морде. Один прямой удар, который для меня был не больнее чем пощёчина, а вот его костяшки оказались разбиты.

— Это за моего отца, — сказал он монотонным голосом. — Ты его убил. Я ударил тебя.

Спасибо, что объяснил, а то я не понял.

— И убил бы ещё раз. Знаешь почему? — взглянул я ему в глаза.

— Я догадываюсь. Но мог не убивать.

— Но убил. Ты любишь Фемию?

— Да, — не раздумывая ответил Фиалка.

— И я её люблю. А ещё я люблю Эви и Констанцию. Люблю тех, кому твой отец хотел смерти. Ты бы убил тех, кто угрожает твоей семьи?

— Сделал больно.

— И я сделал больно. Обезопасил от мести, на которую твой отец способен. Потому что такие, как он, не сдаются, и ты должен понимать.

Он ударил меня по морде ещё раз. А потом второй раз.

Третьего не последовало.

— Но он отец. Я знаю, что ты прав. Но я тебя ненавижу. Из-за отца.

Сказал это без грамма эмоций, которые были бы вполне логичны сейчас.

А тем временем я оглянулся. Нам пора было уходить отсюда подальше. Не было желания оставаться в этом доме дольше, чем это было необходимо. Пусть Скверны я здесь не видел, но лучше встретить ублюдка в простреле со всех сторон, чем в замкнутом пространстве. К тому же время, которое я тянул, наоборот, надо было сохранить, учитывая новый план действий.

Потому что, когда он поймёт, станет немного проблематично.

— Идёмте. Фиалка, жену поднимай. Мы уходим.

— Куда же? А как же чай? — рассмеялся Скверна. — Не беспокойся. У нас есть вечность в запасе! Я могу сделать так, что год в этом мирке станет секундой в нашем. Здесь нельзя умереть от старости и нельзя откинуть копыта с голоду или от жажды. У нас полно времени, чтоб насладиться общением друг друга.

— Спасибо, но нет, — сказал я, выходя с револьвером на изготовку.

— Да ты только представь, здесь ты не угроза мне, отчего и враждовать нам не обязательно. Твои пули в том мире были кое-какой проблемой для меня, а здесь они просто пшик, который я не замечу! Ты можешь срывать злость на мне сколько захочешь!

Он веселился на полную. Смеялся, я это слышал по голосу.

А я тем временем уже вывел их на второй этаж и провёл около той самой картины с Богиней Мира. Странно немного… это точно её замок, интерьер соответствующий, но заведует здесь какой-то хуесос. Может реально муж?

— Нравится?

— Она — да. Ты — нет.

— Хорошая картина. Мне тоже нравится. Решил оставить её. Небось уже представляешь в своей постели?

— Естественно. Она милашка, я бы её реально трахнул, — ответил я, идя дальше и оглядываясь, говоря скорее между делом, чем вдумываясь в слова.

Мы наконец вышли из зала и бросились к распахнутым дверям поместья.

— Что-то ты спешишь сильно, — вот сейчас к своему неудовольствию я почувствовал в его голосе некоторое подозрение. Он был умным пидором (судя по всему, во всех отношениях этого слова) и праздновал победу, так как в реальности отсюда выхода для человека не было.

Но… я не человек. Я антигерой. Я тот, кто рушит всё, убивает всех и идёт напролом, не оставляя шансов остальным. И здесь у меня тоже есть выход.

Может Бог Скверны и переиграл меня два раза, однако я тоже умею играть очень грязно, когда вижу врага в лицо. Когда знаю, против кого должен бороться. Потому у меня есть ответ на вопросы, на которого нет у Скверны.

Выйдя на улицу, я незамедлительно направился к воротам, всё время…

Лёгкое движение где-то сбоку, и я делаю несколько выстрелов туда, однако убиваю лишь тишину хлопками. Гад или теряет магию, или пытается ошиваться рядом.

— Быстрее…

Я помог сначала перелезть Фемии, дав ей ступеньку руками. У неё проблем не возникло, она, как пацан, тут же подтянулась и оседлала забор. А вот с Фиалкой я немного повозился, даже Фемия его затаскивала наверх, так как у него вообще силёнок было мало.

Но в конечном итоге и он залез. После них уже подтянулся и я сам, не испытав затруднений с этим.

— Всё, идёмте реще, — утаскивал я их в бесконечную голубую даль.

— Если ты надеешься скрыться там, то знай: это мой мир! И он бесконечен. Дальше будут лишь небо, облака и бесконечная водная гладь. Ты лишь потеряешь путь к этому дворцу и не сможешь вернуться без моей помощи обратно. А вот я тебя где угодно найду! Тебе не уйти!

Я уводил их всё дальше и дальше от дворца, чтоб вокруг нас ничего не было. Очень скоро Бог Скверны охуеет. Очень скоро ему будет не до выебонов.

В течении часа мы посмотрим, насколько предсказание оказалось верным.