Глава 417: Пустота в конце туннеля •
Когда мы добрались до столицы всем своим скопом, а именно девятью тысячами человек, наступила уже весна. Переход через леса, через поля, по дорогам не было быстрым делом. Несколько раз мы даже встречали сопротивление — три раза со стороны стражи, два раза со стороны мирных жителей. Иногда доходило до какого-то бреда, что они жгли наши повозки и просто тупо нападали на дозорных. Словно пытались повстанческими методами бороться с неприятелем.
И если три раза нам удалось уладить всё со стражей и населением, объяснив, что они нам на**й не сдались, то в остальные два раза я отдал приказ тупо расстрелять всех, кто пошёл на нас.
Меня заебала эта хуйня и после случившегося не было желания пытаться кого-то уговаривать. Не хотят по-хорошему, будет иначе. И если первые три раза их успокаивала Эви и у неё это получалось, то в последующие два раза у неё нихуя не вышло, так как те потеряли страх, видя нашу терпимость.
Ебаное быдло решило, что если мы никого не трогаем, то они охуеть как имеют право нас еб**ь. Мы не трогаем тех, кто нас не трогает, уёбки.
Эти с*ки напомнили мне таких маленьких чмошников, ещё детей, которые могут сломать что-то, напакостить, нагло глядя в глаза, и даже ударить, но тебе тут же говорят — он ребёнок. Или некоторые девушки, которые сначала всё ломают, нападают на тебя с кулаками, а потом — я девушка.
Ни-ху-я. Пизды получат все. Хотите воевать — окей, я не против.
Поэтому я глазом не моргнул, когда деревня, которая выступила против нас, была зачищена на половину. Тех, кого не расстреляли, повесили на главных улицах, отрубили головы и насадили на пики на въезде, сожгли вместе с домами.
Я считаю, что каждый имеет право на собственное мнение. Однако есть разница, когда твои права нарушают, и ты их отстаиваешь, и когда ты просто нападаешь.
После этого к нам никто близко не подходил. Мы шли своим путём, к населённым пунктам не приближались, торговали и так далее, словно ничего не произошло, но больше нас не трогали.
А Эви сказала, что я…
— Погорячился? — взглянул я на неё исподлобья. — Мне это говорит та, в которую швырнули вилы, когда она вышла на помост перед деревней.
— Они напуганы, — словно оправдываясь, сказала она.
— Тем что мы проходим едва ли не в километре от них и отправили невооружённых… даже не нечисть, а людей узнать о закупке провизии? В ответ один вернулся без головы, хочу напомнить.
— Они думали…
— И они своими думами подписали себе приговор. Люди начали это, и раз решили, что их никто не коснётся, то глубоко ошибались. Спорим, что больше никто нас не тронет?
Мы дошли до столицы весной, и никто нас не тронул, не считая королевского гарнизона, который выступил в купе с наёмниками перед нами. Три тысячи против девяти — у них не было ни шанса. Особенно когда перед этим мы проверили, чтоб никто не повторил трюк с обходом по флангу, как когда-то сделали мы.
Интереснее то, что столица встретила нас довольно спокойно.
Нет, я возьму шире: на нашем пути города встречали нас куда спокойнее, чем деревни. Можно списать всё на чувство защищённости, однако я подозреваю, что дело в образовании. Чем умнее люди, тем больше они понимают. А животные, по крайней мере часть людей, что ведут себя подобно животным, лишь могут проявлять агрессию при необоснованном страхе.
Бешеных собак стреляют.
Но даже то, что я едва ли не лично казнил тех, кто посмел на нас напасть, чувство, что застряло у меня в глотке, не убрало. Сколько бы я не вымещал злость на врагах, легче не становилось. Сколько бы не убил уёбков, выкручивание всего, что находится за рёбрами, не останавливалось. Казалось, что вот-вот, убей ещё десяток и тебя отпустит, но… вновь пустота и боль. Словно наркотик, когда ты увеличиваешь дозу в надежде, что будет как в первый раз, но первого раза уже не будет.
Как и я, убивая всё больше и больше в надежде, чем мне станет легче, но… Просто но.
Я знаю, что Констанция была не довольна тем, что я её отчитывал, а сам в первых рядах участвовал в последней битве, но её дочь жива. Моя дочь жива…
Но мой второй ребёнок…
— И ты думаешь, что это выход? — спросила она у меня.
— Мне не становится легче. Сколько бы я не убил, оно не отпускает, но помогает отвлечься от этих мыслей, — посмотрел я на свои ладони. Грубые шершавые ладони, на которых не одна жизнь.
— У меня тоже пропала дочь.
— И она жива, — посмотрел я на неё. — Я знаю, что она жива.
— Откуда?
— Твоя дочь жива, — повторил я.
Моих же даже воскресить нельзя. Потому что я не знаю, где их трупы. Я вообще ничего не знаю. Мне в моём мире раньше говорили, что бог наказывает людей, и я всегда задавался вопросом — за что тогда он убивает людей, дорогих злодею? Да, он заставляет говнюков мучиться, но за что заслужили смерть невинные?
В моей ситуации даже этого не сказать, некого обвинять. Как я, так и Клирия заслужили свой камень на голову и если она уже получила своё, то мне это только предстояло.
Весной дела у нас обстояли куда лучше, чем зимой. Люди, чувствуя приближение конца голодного периода, охотнее продавали излишки своих запасов, чтоб подзаработать. Потому армия под конец даже питалась более-менее.
Настроение наших росло ещё и потому, что поход близился к своему закономерному концу, и все это чувствовали. Для многих подобное значило скорое возвращение домой к детям и жёнам с деньгами. Типа конец войне, конец опасностям. Ну… возможно они и правы, но надо было ещё и печенье победить. Хотя при моём содействии это будет быстро — сгоним всех в одну кучу и накроем.
К тому же на случай чего был и экстренный сброс — надо убить главную печеньку, самую первую, как назвали бы её в научном сообществе — альфу, и остальные со временем сами помрут. Если мы всё верно рассчитали, естественно.
Однако меня такое положение дел не радовало. Чем ближе был конец, тем больше пустоты внутри себя я чувствовал. Мне некуда и не к кому было возвращаться — война была моим домом, насилие и борьба были единственным смыслом моего существования. И если до этого я и мечтал о чём-то другом, говоря, что устал воевать и так далее, то сейчас она мне заменила почти всё.
Я даже не знаю, куда рвануть, когда всё кончится. А всё потому, что мне просто некуда и не к кому идти.
Думаю, что я не один такой. Однако в отличие от тех, для кого работа, связанная с насилием была способом заработка, для меня это было лишь возможностью уйти от неприятных мыслей, что как же я облажался под конец. Поэтому для себя я решил, что если не умру каким-то чудом, то пойду следом за такими же отморозками воевать и убивать в какую-нибудь другую часть мира; благо теперь весь континент воюет, и наёмники пользуются спросом как никогда раньше.
Столицу мы так же обходили по широкому кругу, стараясь близко не приближаться к ней, чтоб избежать проблем.
Хватит с нас уже войны — правда это не мои слова, а Эви. Я видел, что она устала от всего этого. Война, как бы долго Эви не боролась против остальных, не была её коньком. Ей больше подходило спокойное правление, когда особо-то и решать ничего не надо. Сидишь на жопе ровно и занимаешься монотонной работой.
А вот я считал теперь иначе. Вернее, я и до этого понимал, что с концом войны мне просто будет делать нечего, однако после смерти Клирии и ребёнка я отчётливо почувствовал, что для меня здесь места нет. Может всё действительно к лучшему.
Или у меня на фоне горя всё теперь сводится к конкретному пессимизму. Жаль, что правило «подрочи и всё пройдёт» здесь не работает. Я уже пробовал.
Единственное, чем я мог себя развлечь, так это сжечь на**й один корпус, который когда-то пообещал уничтожить, стерев с лица земли зло, что в нём обитало. Потому, когда мы подошли к столице, во вторую ночь я выбрался в самоволку.
Поздней ночью, когда луна ярко светила, позволяя идти без фонарика, я спокойно пересёк лагерь. Кивнул охранникам, что, сначала насторожившись, увидев меня тут же расслабились и расступились, вышел в палаточный городок, прошёл его насквозь. Вышел к границе, где ещё раз поздоровался с охраной и двинулся в ближайший лес. Через него я выйду к стенам универа.
Тишина.
Теперь я искренне ненавижу тишину, так как мои мысли становятся слишком громкими. Такими же, как Эви, которая во время слишком громкого смеха начинает похрюкивать.
Я шёл, наверное, около получаса через лес, который выглядел глухим, но на деле едва ли не являлся парком. Кстати, помню, после сражения у крепости произошёл ещё разговор с мужем Мамонты — Юсуфом. Не самый приятный разговор, который тем не менее прошёл довольно мирно, хоть и неприятно для меня.
Долбоёб высказал мне претензии, зачем было отправлять туда Мамонту.
Смотрел на меня тяжёлым взглядом из-под бровей, словно это я был виноват.
— Я даже похоронить её не могу теперь, — сказал он мне тогда. Некоторые от горя путают берега и забывают, кто они есть и за что им платят. Я едва не вышибил ему мозги после этих слов, чтоб напомнить, кого не могу похоронить я сам.
— И что? — взглянул я на него. — Тебя мне чо, обнять?
— Зачем?
— Зачем отправил её туда? Юсуф, ты теперь решаешь, кого и куда отправлять?
— У нас остался ребёнок. Без матери, — он обвинял меня. Я чувствовал обвинительные нотки в его голосе. И по глупости, не сдержавшись, я брякнул прежде, чем успел остановиться.
— У тебя хотя бы ребёнок остался. Смотри, чтоб у ребёнка после таких слов остался и отец.
Не хотел я выносить свою боль на всеобщее обозрение, но вынес. Просто в тот момент мне стало так тоскливо, что я просто не выдержал. Юсуф понял, что сказал — позже подходил извиняться, но ситуацию это не исправило, мне легче не стало. Вот если бы я его убил…
И почему люди думают только о себе? Считают, что им больнее всего? Типа самыми несчастными? Я даже не уверен, что Юсуф был искренен со мной в этом плане. Скорее всего для галочки попросил прощение. А ведь у него действительно жив ребёнок, когда у меня все померли, он это понимает?! Или ебанулся в конец?!
Идя по лесу и вспоминая это, со злости я схватил какой-то тяжёлый булыжник, поднапрягся и швырнул его в ближайшее дерево. Мышцы отозвались на это усилие приятным, немного успокаивающим напряжением. Булыжник с глухим стуком ударился об ствол. Вслед за ним полетел булыжник побольше, точно так же врезавшись в дерево. А потом ещё раз. И ещё.
Физическая нагрузка, как и крики с плачем имели одинаковый результат — становилось немного легче, словно вся энергия внутри находила выход. Потому, едва ли не крича, я начал хватать всё подряд и кидаться в стоящее передо мной дерево.
Не-на-ви-жу! Я бл**ь ненавижу всё на свете! Чтоб всё на хуях крутилось! Чтоб бл**ь все на**й сдохли! Чтоб всё горело в огне и никогда на**й не восставало из пепла! Как меня всё заебало!!! Все такие умные, охуеть просто! Тогда хули все бл**ь ноют?!
Мысленно проклиная всё на свете, я бросал и бросал всевозможные вещи, словно выполняя зарядку. Или, вернее, разрядку, чувствуя, как вся негативная энергия уходит из меня, как и выносливость, которую я тратил на это бесполезное занятие. Обычно я бегал дохуя и больше, пока едва ли не падал, чтоб отпустило, но сейчас и это сойдёт. Так что летело всё: брёвна, камни… Эви…
— Отпусти! Отпусти! Не бросай меня в дерево! — запищала она, когда на ярости я подхватил следующую первую попавшуюся вещь, уже собираясь её бросить туда же, куда отправил все остальные. — Отпусти меня!
— Оу… привет, Эви, — слегка удивился я тому, кто оказался у меня под горячей рукой, опуская её на землю. Я так увлёкся процессом, что подхватил её, даже не задумавшись о том, что оказалось у меня в руках. — Ты… ты что здесь забыла?
В ночнушке: длинном белом сарафане до лодыжек и на лямках без рукавов, она выглядела маленьким жутким ангелочком посреди леса.
— Увидела, как ты идёшь в лес и решила проследовать за тобой, чтоб ничего не случилось. А ты меня чуть в дерево не бросил! — хмуро посмотрела Эви на меня. — Ты уже с ума сходишь?
— Увлёкся, — пожал я плечами. — Пар выпускаю. Ты так неудачно попала мне в руки…
— И помогает?
— Немного. Это знаешь, выпустить энергию, прокричаться или что-то в этом роде…
— Я знаю, о чём ты. Я обычно тоже занимаюсь подобным, когда хочется выпустить всю злость — магией стреляю или делаю какие-то бессмысленные, но тяжёлые вещи, однако… — она красноречиво посмотрела в сторону универа. — Я знаю, что находится в той стороне. Зачем ты туда идёшь?
— Надо закончить кое-какое дело, — совершено спокойно ответил я. — Завтра или послезавтра мы подойдём к замку, потому хотелось бы доделать все дела здесь.
— И… какое дело ты хочешь закончить в университете?
— Сжечь их музей, — не моргнув глазом ответил я, чем вызвал удивлённый взгляд Эви. Явно не этот ответ она ожидала услышать от меня.
— Но зачем?
Зачем? Ну… это тяжело объяснить.
— Я думаю, что иногда лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — ответил я ей и махнул рукой. — Идём.
Мы дошли до забора, что вёл на территорию универа. Сейчас, ночью, если нам кто и повстречается, то только охранники, так что можно было не париться поэтому поводу.
Закинув Эви себе на плечи, я без особых проблем подпрыгнул, потянулся на заборе и перелез на другую сторону. Здесь меня встретили ровно подстриженный газон, поляна до корпусов без единого куста или дерева, которая совершенно не изменилось за то время, что меня здесь не было.
Я испытал довольно сильный прилив ностальгии, который буквально заставил щемиться сердце, словно у меня умер ещё кто-то из близких мне людей. Просто… то время в универе было действительно спокойным и умиротворённым местом, когда войны как таковой ещё не было, никто не умирал в огромных количествах и никто ни с кем не воевал. Я не жалел о том, что начал, просто… Ностальгия, одним словом.
— А здесь спокойно, — оглянулась Эви, спрыгнув босыми ногами на траву. — Мне ни разу не удалось здесь побывать, хотя очень хотелось.
— Очень хотелось?
— Ещё до встречи с тобой, — пояснила она. — Мечтала сюда поступить, чтоб стать сильнее, но сам понимаешь, деньги, связи… — Эви вздохнула. — Другими словами, хотелось пожить беззаботной жизнью, порадоваться там обычной учёбе и так далее.
— Ну сейчас могла бы поступить, — заметил я.
— Очень смешно.
— Но ты реально слишком молодо выглядишь.
— Из твоих уст любая похвала звучит оскорбительно. Как тебе это удаётся? — недовольно посмотрела она на меня.
— Талант.
— Я вижу. Твой бы талант, да в нужное русло.
— Не говори как Констанция, — поморщился я. — Кстати, она тебя искать не будет?
— Не будет, — покачала головой Эви. — Так куда ты вёл нас?
— Вон туда, — указал я пальцем на здание вдалеке. Корпус музея даже отсюда было видно.
Успешно миновав охранников, которые водились здесь в малом количестве, мы добрались до упомянутого мной здания, которое не сильно и отличалось от других. По крайней мере по лицу Эви в свете луны я именно это выражение и видел. Но сам чувствовал какой-то зов что ли. Словно кто-то с той стороны стены зовёт меня.
Ох и зря же они меня зовут…
— Не хочешь заглянуть? — предложил я, кивнув на дверь.
— А что конкретно там ты хочешь мне показать?
— Зло. Абсолютное зло в чистом виде.
— Как ты? — хихикнула она, но увидев моё серьёзное выражение лица, тут же насторожилась. — Значит оно опасно?
— Смертельное говно, которое надо уничтожить, — пояснил я, подошёл к дверям и без зазрения совести пинком вышиб дверь. Плевать, если кто услышит, я тут всех сам угондошу, если потребуется. — Тук-тук, твари, я к вашему великому несчастью, вернулся. И я очень, просто пиздецки зол!
Я громко сказал это в тишину корпуса, где когда-то нашли смерть не один десяток замученных человек, но ответа не последовало. Только такое тихое эхо прокатилось по коридорам и затерялось вдали.
— Прячется, говно… — выругался я оглядываясь. — Ты только дверь открытой держи, Эви, а то мы отсюда не выберемся потом.
Вернее, выберемся, но долго будем плутать.
— Ты… уверен, что нам обязательно кого-либо звать? — неуверенно спросила она. — У меня мурашки по коже от этого места.
— Уверен, — кивнул я, жаждя насилия над всем, что движется, после чего крикнул в темноту. — Выходите с*ки, я вернулся!
И едва мой голос разошёлся по коридорам, как я и Эви услышали детский, мягкий и очень добрый голос. Он разносился просто откуда-то. Словно шептали сами стены.
— Вы вернулись, вернулись… Вы вернулись…
Он повторялся и повторялся, искажаясь, переливаясь, становясь отнюдь не детским, а уже сломанным, искажённым и просто страшным. Но локализовать его положение было невозможно твари на счастье, иначе я бы тут же туда явился бить еб**ьники. Я сюда пришёл не только уничтожить здание, но и сорвать злость на чём-нибудь. Я пришёл сюда беситься и крушить. Я пришёл сюда убивать. Здесь столько говна, что я теперь просто уверен, что мне полегчает. Теперь мне хватит этого.
Потому я просто обязан найти что-то, что можно убить.
— П-патрик? — пробормотала Эви испуганно, но я даже не смотрел на неё.
Я искал какую-нибудь тварь, что вылезет на меня.
— П-п-патрик! — уже испуганно пискнула Эви, указав пальцем на портреты, которые тянулись ко мне, становились объёмнее. А вон, на горизонте появилась статуя Давида. И…
Бинго! Кажется я сорвал джек-пот!
К нам очень медленно приближалось из тьмы, дёргаясь и неестественно двигаясь няшко — бледное стесняшко. Уже в прошлом убитое мной высокое бледное существо с длинными конечностями и чёрными дырами вместо глаз и рта. А с боку от него двигалось, словно сломанная марионетка, какая-то фигурка в балахоне.
Я аж готов был прослезиться от счастья и радости того, что увидел, двинувшись к ним на встречу и разминая костяшки.
С*ка, я… я очень зол, я буду забивать вас очень долго, бляди. А потом буду забивать следующих тварей, которых найду в этом убогом месте…
— Идите сюда, сукины дети, я вернулся, как и обещал вам…
— И мы тебе очень рады! — разнёсся нечеловеческий весёлый голос молодой девушки, когда они бросились на меня.
Но они даже не представляли, насколько был рад я им. Наконец-то у меня появилась возможность безнаказанно сорвать на ком-нибудь всю свою ненависть, жестокость и безумие боли. Я хотел причинять боль, но не знал, где это сделать, я хотел убивать, но не было причины, я хотел искупаться в крови, но кандидатов подходящих не находилось. А тут вспомнил об этом чудесном, полном зла месте…
Я даже мечом не буду пользоваться — дам им фору и порву руками.
И если три раза нам удалось уладить всё со стражей и населением, объяснив, что они нам на**й не сдались, то в остальные два раза я отдал приказ тупо расстрелять всех, кто пошёл на нас.
Меня заебала эта хуйня и после случившегося не было желания пытаться кого-то уговаривать. Не хотят по-хорошему, будет иначе. И если первые три раза их успокаивала Эви и у неё это получалось, то в последующие два раза у неё нихуя не вышло, так как те потеряли страх, видя нашу терпимость.
Ебаное быдло решило, что если мы никого не трогаем, то они охуеть как имеют право нас еб**ь. Мы не трогаем тех, кто нас не трогает, уёбки.
Эти с*ки напомнили мне таких маленьких чмошников, ещё детей, которые могут сломать что-то, напакостить, нагло глядя в глаза, и даже ударить, но тебе тут же говорят — он ребёнок. Или некоторые девушки, которые сначала всё ломают, нападают на тебя с кулаками, а потом — я девушка.
Ни-ху-я. Пизды получат все. Хотите воевать — окей, я не против.
Поэтому я глазом не моргнул, когда деревня, которая выступила против нас, была зачищена на половину. Тех, кого не расстреляли, повесили на главных улицах, отрубили головы и насадили на пики на въезде, сожгли вместе с домами.
Я считаю, что каждый имеет право на собственное мнение. Однако есть разница, когда твои права нарушают, и ты их отстаиваешь, и когда ты просто нападаешь.
После этого к нам никто близко не подходил. Мы шли своим путём, к населённым пунктам не приближались, торговали и так далее, словно ничего не произошло, но больше нас не трогали.
А Эви сказала, что я…
— Погорячился? — взглянул я на неё исподлобья. — Мне это говорит та, в которую швырнули вилы, когда она вышла на помост перед деревней.
— Они напуганы, — словно оправдываясь, сказала она.
— Тем что мы проходим едва ли не в километре от них и отправили невооружённых… даже не нечисть, а людей узнать о закупке провизии? В ответ один вернулся без головы, хочу напомнить.
— Они думали…
— И они своими думами подписали себе приговор. Люди начали это, и раз решили, что их никто не коснётся, то глубоко ошибались. Спорим, что больше никто нас не тронет?
Мы дошли до столицы весной, и никто нас не тронул, не считая королевского гарнизона, который выступил в купе с наёмниками перед нами. Три тысячи против девяти — у них не было ни шанса. Особенно когда перед этим мы проверили, чтоб никто не повторил трюк с обходом по флангу, как когда-то сделали мы.
Интереснее то, что столица встретила нас довольно спокойно.
Нет, я возьму шире: на нашем пути города встречали нас куда спокойнее, чем деревни. Можно списать всё на чувство защищённости, однако я подозреваю, что дело в образовании. Чем умнее люди, тем больше они понимают. А животные, по крайней мере часть людей, что ведут себя подобно животным, лишь могут проявлять агрессию при необоснованном страхе.
Бешеных собак стреляют.
Но даже то, что я едва ли не лично казнил тех, кто посмел на нас напасть, чувство, что застряло у меня в глотке, не убрало. Сколько бы я не вымещал злость на врагах, легче не становилось. Сколько бы не убил уёбков, выкручивание всего, что находится за рёбрами, не останавливалось. Казалось, что вот-вот, убей ещё десяток и тебя отпустит, но… вновь пустота и боль. Словно наркотик, когда ты увеличиваешь дозу в надежде, что будет как в первый раз, но первого раза уже не будет.
Как и я, убивая всё больше и больше в надежде, чем мне станет легче, но… Просто но.
Я знаю, что Констанция была не довольна тем, что я её отчитывал, а сам в первых рядах участвовал в последней битве, но её дочь жива. Моя дочь жива…
Но мой второй ребёнок…
— И ты думаешь, что это выход? — спросила она у меня.
— Мне не становится легче. Сколько бы я не убил, оно не отпускает, но помогает отвлечься от этих мыслей, — посмотрел я на свои ладони. Грубые шершавые ладони, на которых не одна жизнь.
— У меня тоже пропала дочь.
— И она жива, — посмотрел я на неё. — Я знаю, что она жива.
— Откуда?
— Твоя дочь жива, — повторил я.
Моих же даже воскресить нельзя. Потому что я не знаю, где их трупы. Я вообще ничего не знаю. Мне в моём мире раньше говорили, что бог наказывает людей, и я всегда задавался вопросом — за что тогда он убивает людей, дорогих злодею? Да, он заставляет говнюков мучиться, но за что заслужили смерть невинные?
В моей ситуации даже этого не сказать, некого обвинять. Как я, так и Клирия заслужили свой камень на голову и если она уже получила своё, то мне это только предстояло.
Весной дела у нас обстояли куда лучше, чем зимой. Люди, чувствуя приближение конца голодного периода, охотнее продавали излишки своих запасов, чтоб подзаработать. Потому армия под конец даже питалась более-менее.
Настроение наших росло ещё и потому, что поход близился к своему закономерному концу, и все это чувствовали. Для многих подобное значило скорое возвращение домой к детям и жёнам с деньгами. Типа конец войне, конец опасностям. Ну… возможно они и правы, но надо было ещё и печенье победить. Хотя при моём содействии это будет быстро — сгоним всех в одну кучу и накроем.
К тому же на случай чего был и экстренный сброс — надо убить главную печеньку, самую первую, как назвали бы её в научном сообществе — альфу, и остальные со временем сами помрут. Если мы всё верно рассчитали, естественно.
Однако меня такое положение дел не радовало. Чем ближе был конец, тем больше пустоты внутри себя я чувствовал. Мне некуда и не к кому было возвращаться — война была моим домом, насилие и борьба были единственным смыслом моего существования. И если до этого я и мечтал о чём-то другом, говоря, что устал воевать и так далее, то сейчас она мне заменила почти всё.
Я даже не знаю, куда рвануть, когда всё кончится. А всё потому, что мне просто некуда и не к кому идти.
Думаю, что я не один такой. Однако в отличие от тех, для кого работа, связанная с насилием была способом заработка, для меня это было лишь возможностью уйти от неприятных мыслей, что как же я облажался под конец. Поэтому для себя я решил, что если не умру каким-то чудом, то пойду следом за такими же отморозками воевать и убивать в какую-нибудь другую часть мира; благо теперь весь континент воюет, и наёмники пользуются спросом как никогда раньше.
Столицу мы так же обходили по широкому кругу, стараясь близко не приближаться к ней, чтоб избежать проблем.
Хватит с нас уже войны — правда это не мои слова, а Эви. Я видел, что она устала от всего этого. Война, как бы долго Эви не боролась против остальных, не была её коньком. Ей больше подходило спокойное правление, когда особо-то и решать ничего не надо. Сидишь на жопе ровно и занимаешься монотонной работой.
А вот я считал теперь иначе. Вернее, я и до этого понимал, что с концом войны мне просто будет делать нечего, однако после смерти Клирии и ребёнка я отчётливо почувствовал, что для меня здесь места нет. Может всё действительно к лучшему.
Или у меня на фоне горя всё теперь сводится к конкретному пессимизму. Жаль, что правило «подрочи и всё пройдёт» здесь не работает. Я уже пробовал.
Единственное, чем я мог себя развлечь, так это сжечь на**й один корпус, который когда-то пообещал уничтожить, стерев с лица земли зло, что в нём обитало. Потому, когда мы подошли к столице, во вторую ночь я выбрался в самоволку.
Поздней ночью, когда луна ярко светила, позволяя идти без фонарика, я спокойно пересёк лагерь. Кивнул охранникам, что, сначала насторожившись, увидев меня тут же расслабились и расступились, вышел в палаточный городок, прошёл его насквозь. Вышел к границе, где ещё раз поздоровался с охраной и двинулся в ближайший лес. Через него я выйду к стенам универа.
Тишина.
Теперь я искренне ненавижу тишину, так как мои мысли становятся слишком громкими. Такими же, как Эви, которая во время слишком громкого смеха начинает похрюкивать.
Я шёл, наверное, около получаса через лес, который выглядел глухим, но на деле едва ли не являлся парком. Кстати, помню, после сражения у крепости произошёл ещё разговор с мужем Мамонты — Юсуфом. Не самый приятный разговор, который тем не менее прошёл довольно мирно, хоть и неприятно для меня.
Долбоёб высказал мне претензии, зачем было отправлять туда Мамонту.
Смотрел на меня тяжёлым взглядом из-под бровей, словно это я был виноват.
— Я даже похоронить её не могу теперь, — сказал он мне тогда. Некоторые от горя путают берега и забывают, кто они есть и за что им платят. Я едва не вышибил ему мозги после этих слов, чтоб напомнить, кого не могу похоронить я сам.
— И что? — взглянул я на него. — Тебя мне чо, обнять?
— Зачем?
— Зачем отправил её туда? Юсуф, ты теперь решаешь, кого и куда отправлять?
— У нас остался ребёнок. Без матери, — он обвинял меня. Я чувствовал обвинительные нотки в его голосе. И по глупости, не сдержавшись, я брякнул прежде, чем успел остановиться.
— У тебя хотя бы ребёнок остался. Смотри, чтоб у ребёнка после таких слов остался и отец.
Не хотел я выносить свою боль на всеобщее обозрение, но вынес. Просто в тот момент мне стало так тоскливо, что я просто не выдержал. Юсуф понял, что сказал — позже подходил извиняться, но ситуацию это не исправило, мне легче не стало. Вот если бы я его убил…
И почему люди думают только о себе? Считают, что им больнее всего? Типа самыми несчастными? Я даже не уверен, что Юсуф был искренен со мной в этом плане. Скорее всего для галочки попросил прощение. А ведь у него действительно жив ребёнок, когда у меня все померли, он это понимает?! Или ебанулся в конец?!
Идя по лесу и вспоминая это, со злости я схватил какой-то тяжёлый булыжник, поднапрягся и швырнул его в ближайшее дерево. Мышцы отозвались на это усилие приятным, немного успокаивающим напряжением. Булыжник с глухим стуком ударился об ствол. Вслед за ним полетел булыжник побольше, точно так же врезавшись в дерево. А потом ещё раз. И ещё.
Физическая нагрузка, как и крики с плачем имели одинаковый результат — становилось немного легче, словно вся энергия внутри находила выход. Потому, едва ли не крича, я начал хватать всё подряд и кидаться в стоящее передо мной дерево.
Мысленно проклиная всё на свете, я бросал и бросал всевозможные вещи, словно выполняя зарядку. Или, вернее, разрядку, чувствуя, как вся негативная энергия уходит из меня, как и выносливость, которую я тратил на это бесполезное занятие. Обычно я бегал дохуя и больше, пока едва ли не падал, чтоб отпустило, но сейчас и это сойдёт. Так что летело всё: брёвна, камни… Эви…
— Отпусти! Отпусти! Не бросай меня в дерево! — запищала она, когда на ярости я подхватил следующую первую попавшуюся вещь, уже собираясь её бросить туда же, куда отправил все остальные. — Отпусти меня!
— Оу… привет, Эви, — слегка удивился я тому, кто оказался у меня под горячей рукой, опуская её на землю. Я так увлёкся процессом, что подхватил её, даже не задумавшись о том, что оказалось у меня в руках. — Ты… ты что здесь забыла?
В ночнушке: длинном белом сарафане до лодыжек и на лямках без рукавов, она выглядела маленьким жутким ангелочком посреди леса.
— Увидела, как ты идёшь в лес и решила проследовать за тобой, чтоб ничего не случилось. А ты меня чуть в дерево не бросил! — хмуро посмотрела Эви на меня. — Ты уже с ума сходишь?
— Увлёкся, — пожал я плечами. — Пар выпускаю. Ты так неудачно попала мне в руки…
— И помогает?
— Немного. Это знаешь, выпустить энергию, прокричаться или что-то в этом роде…
— Я знаю, о чём ты. Я обычно тоже занимаюсь подобным, когда хочется выпустить всю злость — магией стреляю или делаю какие-то бессмысленные, но тяжёлые вещи, однако… — она красноречиво посмотрела в сторону универа. — Я знаю, что находится в той стороне. Зачем ты туда идёшь?
— Надо закончить кое-какое дело, — совершено спокойно ответил я. — Завтра или послезавтра мы подойдём к замку, потому хотелось бы доделать все дела здесь.
— И… какое дело ты хочешь закончить в университете?
— Сжечь их музей, — не моргнув глазом ответил я, чем вызвал удивлённый взгляд Эви. Явно не этот ответ она ожидала услышать от меня.
— Но зачем?
Зачем? Ну… это тяжело объяснить.
— Я думаю, что иногда лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — ответил я ей и махнул рукой. — Идём.
Мы дошли до забора, что вёл на территорию универа. Сейчас, ночью, если нам кто и повстречается, то только охранники, так что можно было не париться поэтому поводу.
Закинув Эви себе на плечи, я без особых проблем подпрыгнул, потянулся на заборе и перелез на другую сторону. Здесь меня встретили ровно подстриженный газон, поляна до корпусов без единого куста или дерева, которая совершенно не изменилось за то время, что меня здесь не было.
Я испытал довольно сильный прилив ностальгии, который буквально заставил щемиться сердце, словно у меня умер ещё кто-то из близких мне людей. Просто… то время в универе было действительно спокойным и умиротворённым местом, когда войны как таковой ещё не было, никто не умирал в огромных количествах и никто ни с кем не воевал. Я не жалел о том, что начал, просто… Ностальгия, одним словом.
— А здесь спокойно, — оглянулась Эви, спрыгнув босыми ногами на траву. — Мне ни разу не удалось здесь побывать, хотя очень хотелось.
— Очень хотелось?
— Ещё до встречи с тобой, — пояснила она. — Мечтала сюда поступить, чтоб стать сильнее, но сам понимаешь, деньги, связи… — Эви вздохнула. — Другими словами, хотелось пожить беззаботной жизнью, порадоваться там обычной учёбе и так далее.
— Ну сейчас могла бы поступить, — заметил я.
— Очень смешно.
— Но ты реально слишком молодо выглядишь.
— Из твоих уст любая похвала звучит оскорбительно. Как тебе это удаётся? — недовольно посмотрела она на меня.
— Талант.
— Я вижу. Твой бы талант, да в нужное русло.
— Не говори как Констанция, — поморщился я. — Кстати, она тебя искать не будет?
— Не будет, — покачала головой Эви. — Так куда ты вёл нас?
— Вон туда, — указал я пальцем на здание вдалеке. Корпус музея даже отсюда было видно.
Успешно миновав охранников, которые водились здесь в малом количестве, мы добрались до упомянутого мной здания, которое не сильно и отличалось от других. По крайней мере по лицу Эви в свете луны я именно это выражение и видел. Но сам чувствовал какой-то зов что ли. Словно кто-то с той стороны стены зовёт меня.
Ох и зря же они меня зовут…
— Не хочешь заглянуть? — предложил я, кивнув на дверь.
— А что конкретно там ты хочешь мне показать?
— Зло. Абсолютное зло в чистом виде.
— Как ты? — хихикнула она, но увидев моё серьёзное выражение лица, тут же насторожилась. — Значит оно опасно?
— Смертельное говно, которое надо уничтожить, — пояснил я, подошёл к дверям и без зазрения совести пинком вышиб дверь. Плевать, если кто услышит, я тут всех сам угондошу, если потребуется. — Тук-тук, твари, я к вашему великому несчастью, вернулся. И я очень, просто пиздецки зол!
Я громко сказал это в тишину корпуса, где когда-то нашли смерть не один десяток замученных человек, но ответа не последовало. Только такое тихое эхо прокатилось по коридорам и затерялось вдали.
— Прячется, говно… — выругался я оглядываясь. — Ты только дверь открытой держи, Эви, а то мы отсюда не выберемся потом.
Вернее, выберемся, но долго будем плутать.
— Ты… уверен, что нам обязательно кого-либо звать? — неуверенно спросила она. — У меня мурашки по коже от этого места.
— Уверен, — кивнул я, жаждя насилия над всем, что движется, после чего крикнул в темноту. — Выходите с*ки, я вернулся!
И едва мой голос разошёлся по коридорам, как я и Эви услышали детский, мягкий и очень добрый голос. Он разносился просто откуда-то. Словно шептали сами стены.
— Вы вернулись, вернулись… Вы вернулись…
Он повторялся и повторялся, искажаясь, переливаясь, становясь отнюдь не детским, а уже сломанным, искажённым и просто страшным. Но локализовать его положение было невозможно твари на счастье, иначе я бы тут же туда явился бить еб**ьники. Я сюда пришёл не только уничтожить здание, но и сорвать злость на чём-нибудь. Я пришёл сюда беситься и крушить. Я пришёл сюда убивать. Здесь столько говна, что я теперь просто уверен, что мне полегчает. Теперь мне хватит этого.
Потому я просто обязан найти что-то, что можно убить.
— П-патрик? — пробормотала Эви испуганно, но я даже не смотрел на неё.
Я искал какую-нибудь тварь, что вылезет на меня.
— П-п-патрик! — уже испуганно пискнула Эви, указав пальцем на портреты, которые тянулись ко мне, становились объёмнее. А вон, на горизонте появилась статуя Давида. И…
Бинго! Кажется я сорвал джек-пот!
К нам очень медленно приближалось из тьмы, дёргаясь и неестественно двигаясь няшко — бледное стесняшко. Уже в прошлом убитое мной высокое бледное существо с длинными конечностями и чёрными дырами вместо глаз и рта. А с боку от него двигалось, словно сломанная марионетка, какая-то фигурка в балахоне.
Я аж готов был прослезиться от счастья и радости того, что увидел, двинувшись к ним на встречу и разминая костяшки.
С*ка, я… я очень зол, я буду забивать вас очень долго, бляди. А потом буду забивать следующих тварей, которых найду в этом убогом месте…
— Идите сюда, сукины дети, я вернулся, как и обещал вам…
— И мы тебе очень рады! — разнёсся нечеловеческий весёлый голос молодой девушки, когда они бросились на меня.
Но они даже не представляли, насколько был рад я им. Наконец-то у меня появилась возможность безнаказанно сорвать на ком-нибудь всю свою ненависть, жестокость и безумие боли. Я хотел причинять боль, но не знал, где это сделать, я хотел убивать, но не было причины, я хотел искупаться в крови, но кандидатов подходящих не находилось. А тут вспомнил об этом чудесном, полном зла месте…
Я даже мечом не буду пользоваться — дам им фору и порву руками.
Закладка
Комментариев 6