Глава 306: Как рождается будущее •
Это была дорога через лес. Самая обычная дорога, которую можно было только представить в мире, где нет ни заводов, ни машин, ни даже парового двигателя. Обычная дорога для мира, что застрял на вехе средневековья, но так и не смог его перешагнуть. Не хватало ни сил, ни желания, ни возможностей.
Дорога, вытоптанная земля до самой глины, а в некоторых местах до горных пород, торчавших из земли подобно костям, сохранила на себе две колеи повозок и телег, что проезжали по ней. Не сильно глубокие, однако во время дождя становящиеся скользкими и наполняющиеся водой, они шли на протяжении всей дороги.
Лес словно нависал над ней голыми ветвями, подходя так близко, что ей иногда приходилось даже немного огибать слишком толстые деревья. Сейчас он, весь мокрый от тумана, поблёскивал на тусклом свету. Казалось бы, скоро должен идти снег, а природа словно сжалилась над людьми, продлив тёплые дни, и не спеша убивать бездомных заморозками.
По этой дороге шёл солдат.
Самый обычный солдат армии, что когда-то сокрушала легионы врагов, а теперь была разбита в пух и прах. Оставшиеся в живых разбредались по округе, каждый ища себе дело. Кто-то становился наёмником, благо позволяли способности, кто-то шёл разбойничать не от ума большого, кто-то возвращался домой к родным и близким. А кто-то просто шёл. Шёл и шёл по бесконечным дорогам куда глядят глаза.
Этот солдат был одним из тех, кто просто шёл. Двигался по дорогам, останавливаясь лишь на привал или поспать. Спроси его, куда он идёт, и человек этот даже не сможет ответить, тупо посмотрев на тебя.
На нём были доспехи. Добротная броня, повидавшая не один бой, но растерявшая своё великолепие, на протяжении долгого времени оставаясь без должного ухода. Золотистые полосы, шедшие по краям брони уже успели стереться и только вырезанный в тех местах узор напоминал о них. Сама броня долго не полировалась, оттого растеряла свой красивый металлический блеск, став практически матовой. И если в центральных частях она была светлее, то по краям просто была серой. В некоторых местах доспехи были сильно потёрты, в некоторых грязными. Она сохранила на себе вмятины от ударов, словно маленькие записи о своей истории.
Лицо его скрывал шлем. На нём были лишь две очень узких щели для глаз, за которыми было темно.
На его поясе висел меч. Старый, но крепкий меч, который побывал не в одной передряге и не в одном теле, отобрав десяток другой жизней в пылу беспощадных сражений. За ним хорошо следили; несмотря на сколы, царапины, и не самый презентабельный вид, его наполированные лезвия поблёскивали даже в скудной освещённости.
Солдат в доспехах шёл через густой лес, молча шлёпая сапогами по грязи. Та вязко скользила, словно чьи-то внутренности, под ногами. И один неаккуратный шаг мог заставить его поскользнуться и упасть в эту самую грязь. Тогда бы человеку пришлось оттираться и мыть доспехи, чего ему совершенно не хотелось. Неизвестно, как долго ему ещё предстояло идти и через какое время он встретит ручей или озеро, чтоб ополоснуться.
Он шёл уверенно, но как-то отстранённо, всё дальше и дальше через лес, пока тот не начал расступаться.
Деревня. Обычная деревня, окружённая частоколом, расположилась среди леса, словно маленький форт человечества. В метрах сорока от частокола отсутствовала какая-либо растительность в виде деревьев. То ли обезопасить себя хотели, то ли эта самая растительность просто требовалась на этот самый частокол.
Солдат не смог точно для себя сказать, куда именно пошли все срубленные деревья.
Дойдя до прохода, у которого даже не было ворот для защиты, он попал в то самое поселение. В туманную сырую погоду, когда солнца нет вообще, она выглядела куда более угнетающе, чем обычно. Создавалось впечатление, что все дома здесь были сделаны или из чёрной древесины, или та просто сгнила.
И стоило ему переступить черту деревни, как к нему тут же подбежал ребёнок. Лет тринадцать, плюс-минус год.
Солдат не был удивлён. Перестаёшь в этом мире удивляться вообще чему-либо. Беспризорные дети уже стали такой же неотъемлемой частью этого мира, как и статистика перед глазами, которая могла появиться по твоему желанию. Они были в каждой деревне, целая стая или одиночки, в зависимости оттого, сколько семей померло от голода или были вырезаны кем-нибудь.
Зачастую их прогоняли, практически обрекая на верную смерть и куда реже усыновляли или удочеряли. В это непростое время, когда голод стал обыденностью, а каннибализм воспринимался пусть и отрицательно, но с пониманием, лишний рот не мог никого порадовать. А целая свора ртов от голода могла запросто попортить урожай, тем самым ухудшив и без того плохое положение деревни.
Поэтому практика выгонять сирот из деревни при нехватке пропитания для многих была единственным, по их мнению, правильным решением. А там уже дикая природа решала проблему перенаселения деревни, практически никогда в положительную сторону.
Потому увидеть ещё одну сироту в деревне для солдата было обыденным делом. Много он насмотрелся на них одиноких, или целых стай, в или за пределами деревни. Практически всегда в грязной порванной одежде, с голодным, хищным взглядом, худее, чем должен выглядеть обычный ребёнок.
За это время он уже успел не обращать внимание на жалость, оттого теперь его такие душещипательные картины не трогали.
Ребёнок молча протянул ладошку, но солдат только буркнул.
— Нет.
И двинулся дальше.
Ему хотелось помочь, но возможностей не было. Когда-то он, как и многие другие солдаты, давал клятву защищать эти земли, однако теперь его страна переживала нелёгкие времена; многие забыли о клятве. Многие, но не он. По возможности солдат исполнял свой долг перед народом помогая, но не всегда эта возможность была. И здесь, дай он ей медяк, которые у него были, он бы лишь отстрочил смерть ребёнка, не изменив положения, однако ухудшив своё. Лишь обезболивающее для совести.
Ребёнок, маленькая девчонка с огненно-рыжими волосами вышагивала за ним, топая босыми ногами по грязи и разбрызгивая её в разные стороны, не опуская руки.
Вышагала, наверное, одну треть деревни, прежде чем солдат сдался. Сунул руку в потёртый кожаный набедренный мешок, что видал времена и получше, выловил монетку и щелчком отправил её в полёт прямо к девчушке. Та с проворством голодного стрижа поймала его двумя руками, с завидной внимательностью рассмотрела, после чего низко поклонилась и убежал, скрывшись между домами.
Солдат хмыкнул, глядя ей в след. Воспитанность в этих краях была столь же редким явлением, как и нормальные деньги. Медяки стали основной валютой, в то время как серебряные были огромнейшей редкостью. Золотые здесь вообще вряд ли кто-то знал.
Немного постояв, он вновь двинулся дальше через поселение. Будь его воля, он бы многое здесь изменил, многое исправил. Будь у него силы, он бы многое переделал, будь деньги, многих бы накормил. Но у него осталась только броня, его жалование, которое копилось за время его службы, и старый верный меч.
Иногда хотелось исправить мир, сделать его лучше, но возможности сделать этого не было. Потому этому человеку с болью на сердце приходилось наблюдать, как его страна, за которую он пошёл воевать, за которую он убивал и вершил победы плечом к плечу с другими, разваливается. Солдат лишь хмуро наблюдал за этим, понимая, что ничего уже не исправить, и уж тем более один человек ничего не изменит. Оттого он видел схожую картину во многих местах своей родины, стараясь наводит справедливость и помогать нуждающемся по мере сил, делая это скорее мимоходом, чем специально. Просто, потому что мог.
Пройдя до самого центра деревни, он наконец вышел к небольшой вытоптанной площади, где на глаза сразу бросились повешенные. Удивительно, что среди них не было детей, так как именно их и вздёргивали в первую очередь, как самых ненужных. Нет, здесь были лишь мужчины и женщины. А ещё неподалёку стоял уже подготовленный для нового счастливчика костёр со столбом в центре. Словно людям делать было нечего в это сложное время, что только жечь и убивать.
Подобное он видел не только здесь. Чаще всего это был самосуд по надуманным причинам, когда людям «кажется». Словно таким образом они выпускали свой пар. Когда это происходило при нём, человек естественно вмешивался, прекращая подобные именем закона, которым он являлся и который забывали другие. А иногда он поспевал только к концу банкета.
Бросив скользящий взгляд по трупам, он сразу направился в таверну. Грязную пропахшую мочой и дерьмом, всю сырую и, судя по всему, никогда не просыхающую. Здесь его встретил десяток недобрых пар глаз, которые словно уже оценивали, можно ли поиграть с таким огнём или лучше не стоит. Учитывая то, что солдат дошёл до браной стойки без приключений, они выбрали второе.
— Чего тебе, солдат, — буркнул трактирщик, который поджидал его, словно кот мышь.
— Еда, — глухо ответил он из-под шлема.
— Ясно, что не подгонка брони. Что конкретно будешь? — казалось, что трактирщика раздражала медлительность гостя.
— Что есть? — задал встречный вопрос солдат, окидывая пустые полки за спиной трактирщика.
— Есть картошка. Жареная, варёная, тушенная, суп из картошки, каша из картошки, салат из картошки, пюре из картошки, картошка-соломка, картошка запечённая…
— Есть мясо? — спросил солдат, устав слушать это нескончаемое меню из одной картошки.
— Мяса нет. Отродясь не было, как война грянула. Всё съели.
— Хлеб?
— Не пекут, — вздохнул трактирщик. — Посевы померли. Что не померло, забрала армия, — он злобно глянул на солдата, — которая проиграла.
— Выиграла. Именно поэтому твоя голова не украшает кол, трактирщик.
— Если выиграла, тогда где она?
— Разбита, — холодным голосом ответил солдат.
— Разбита, — передразнил его мужик. — Остановили врагов, но и самих не стало. А теперь в этой части королевства голод, холод и разбой. У нас никто закон не защищает, как хотим, так и живём, вот как получается.
— А вы оскотинились настолько, что, как скоту, вам пастух нужен, который вас хлестанёт, чтоб не забывали место в стаде? — спросил солдат. — Жить не можете по закону, что как рука твёрдая пропала, ударились в подобное, — он кивнул на дверь, за которой на площади висели трупы. — Оставь свой жалкий бред, трактирщик, для других посетителей. Подавай свою картошку, жаренную с супом.
Солдат кинул несколько монет на стойку. Тот недовольно что-то пропыхтел, сгрёб деньги, от которых было в это время не принято отказываться, да принялся готовить, оставив солдата одного со своими мыслями.
Почему солдат это делал, когда другим на подобное плевать? Он любил свою страну. В годы расцвета ещё в детстве он получил свой шанс и использовал его. Не было в его юности такой дикости, что сейчас бушевала в этой части страны после войны. Тогда даже самый нищий мог найти себе приют, где он не умрёт с голода. Тогда люди были добрее, и сиротка могла найти себе крышу над головой у какой-нибудь семьи или же у своей страны.
Но это было тогда, когда страна цвела. Несмотря на войны, эпидемии и постоянные проблемы, она цвела, преодолевая их; теперь же королевство переживало агонию. Казалось, что с каждым годом становилось всё хуже и хуже. Он, после патовой войны, где победителя не оказалось, брёл по дорогам. Брёл куда глаза глядят. И встречая несправедливость и беззаконие, он с ним боролся по мере сил. Боролся, потому что мог, потому что это было правильно и в этой жизни больше ничего не осталось, что его бы интересовало. Он просто бродил как призрак туда-сюда, попутно исполняя свой долг.
Хотя в сознании уже давно жила мысль, что этими поступками мир не изменить. И если менять его, то нужно делать это более глобально, чем точечные вспышки правосудия. Более глобально и более радикально.
Получив свой обед, единственный и, скорее всего, последний на этот день, солдат молча съел всё, давясь этой картошкой, которую он жрал уже месяц, если не больше. Иногда ему казалось, что он сам становится картошкой, того и глядишь, глазки на коже появятся, а сам он покроется кожурой.
Приём пищи был одним из немногих моментов, когда он снимал свой шлем. Его лицо, чуть ли не выдолбленное из скалы, было угловатым, суровым, хмурым и слишком мужественным, словно у какого-нибудь воина с диких земель. Казалось, что такой, как он может, не моргнув глазом, убить человека. Однако его глаза выдавали в нём пусть не образованного, но умного человека. Умнее большей части этой деревни.
Да и его телосложение даже под бронёй было внушительным. Желания с таким связываться ни у кого не было. Потому его не уважали, но боялись, что помогало ему восстанавливать то тут, то там справедливость, если того было нужно деревням. Потому что тем, кому было плевать, сразу после его ухода устраивали вновь беспредел.
Доев, он первым делом надел шлем, чтоб чувствовать себя в безопасности. Теперь до него можно было добраться только с помощью специального оружия, которое обычно не водилось у смердов, не считая кирок или крепких добротных вил.
— Благодарствую, — кивнул он и встал из-за стойки.
— Не за что, солдат, — буркнул трактирщик.
Можно ли было надеяться, что даже в такой захудалой деревушке не будет проблем? Хотя деревушка и не была захудалой.
Стоило открыть дверь, как тут же послышались крики. Кого-то или убивали, или насиловали, или делали всё вместе. Некрофилия с общим падением нравственности встречалась здесь всё чаще, хотя и не настолько часто, как самосуд.
Но для солдата это было ещё одним вызовом. Скорее, как обязанность, когда усталый работяга, видя работу, просто идёт и выполняет её, хотя мог спокойно и отлынивать. Потому что так нужно, потому что у него есть возможность это сделать, потому что в его жизни больше ничего и нет. Всё шло по накатанной.
Уверенным шагом он пересёк площадь и свернул за угол первого же дома. Там человек пять мутузили ту самую сиротку, которой десятком другим минут ранее он дал монетку. Если быть точнее, мутузили её двое: один вцепился в руки, словно пытаясь что-то отобрать, лупя её по голове и рукам. Другой тянул за тело, лупя её по спине. Казалось, что они пытаются растянуть девчонку, играя в перетягивание каната. Трое же просто наблюдали.
В этом не было ничего необычного, все хотели кушать и выживал сильнейший. Это было естественно и, возможно, это помогало выживать людям. Однако для солдата это не играло никакой роли. Они нарушали закон, с какими бы убеждениями это не делали.
Идеалисты, они и в аду идеалисты, иногда на таких мир строится. А иногда они рушат этот мир.
Подойдя ближе, он ни секунд не раздумывая, просовывает руки между двумя мужиками, закрывающими ему проход, что наблюдали за дракой, и без усилий расталкивает их.
— Эй! — раздаётся обиженный голос, однако дальше слов дело не пошло. Солдат же, толкнув плечом третьего так, что тот отшатнулся, и даже не заметив этого, добрался до драки.
Схватил за плечо одного, заставив скривился от боли, после чего не сильно стукнул второго в район локтя, от чего мужик сразу отпустил девчонку. Та рухнула на землю. Парень, что оказался в руке у солдата, попытался было ударить его… и сломал себе руку об броню; вскрикнул, словно девчонка и расплакался.
Он отбросил воющего парня в сторону, отчего тот упал в грязь, подняв брызги, и рывком поднял на ноги грязную, чумазую девчонку со ссадиной на лице.
— Что здесь происходит? — заупокойным голосом спросил солдат, оглядывая всех пятерых.
— Она деньги украла у меня! Медяк! — тут же вскрикнул второй, что держал её за тело до этого. Он выглядел жалко, сам грязный, подранный и чумазый. Ещё один лишившийся по какой-то причине дома. Однако, в отличие от ребёнка, он имел куда больше шансов выжить даже потому, что мог работать руками. Девчонке же оставалось лишь торговать собой, и они обычно долго не жили, умирая в руках какого-нибудь клиента, что, отказавшись платить, просто разбирался с жертвой.
— Я не крала медяк, — слишком спокойно для ребёнка в такой ситуации отозвалась девчонка.
— Лжёшь, вшивая ведьма, — вскрикнул бродяга, указав на неё пальцем.
— Покажи медяк, — спокойно сказал солдат.
На бледной ладошке тут же появилась монетка, обточенная с одной стороны. Обточенная, потому что до этого этой монетой сам солдат кое-что чинил в своих доспехах. Хотя даже без такого верного признака было ясно, что тот человек лжёт.
— Лжёшь, босяк, — посмотрел на него солдат.
— Не лгу! Это мо…
Он получил удар в зубы, лишившись сразу трёх. Отшагнул и упал в грязь.
— Я дал ей этот медяк, босяк. Он не твой. Так что закрой грязный рот, пока я не укоротил тебе руки за воровство, — его рука легла на меч. — А ты, — глянул солдат на девчонку, — беги отсюда.
Та под жадными взглядами остальных скрылась за домами. Юркнула, словно хорёк за угол, и была такова.
— Она ведьма! — стоило ей скрыться тут же рыкнул один из троих, которых он раскидал. — Она рыжая! Она ведьма! Она не заслуживает жизни!
— Заткнись, смерд, — бросил солдат, заставив того отшатнуться. — В этом мире ведьмы давно уже не враги людям. И никогда не были.
— Она злая ведьма, — буркнул другой. — От неё чувствуется зло. Ведьма ведьмам рознь, но в любом случае они все зло. Их надо убивать, а тела сжигать, чтоб они не поднимали мёртвых.
— В нашем королевстве нет гонения ведьм, смерд. И прежде, чем ещё раз сказать нечто подобное, подумай над своими словами. Я имею право тебя казнить за распространение клеветы и намеренное разжигание розни в тяжёлое время. — Хотя этого мужчина и не увидел, но солдат оскалился. — А могу просто убить, потому что мне так хочется.
Мужчина нервно сглотнул, покачал быстро головой и отступил. Отступил, как отступили все остальные, словно побитые псы, дравшие кошку, но попавшие под волка. Мир не менялся, выживают сильнейшие, слабейшие или приспособятся, или сдохнут.
А на эту часть мира опускался вечер. Сегодня идти дальше не имело смысла, солдату стоило найти ночлег уже здесь, в деревне и поспать нормально впервые за много дней.
Дорога, вытоптанная земля до самой глины, а в некоторых местах до горных пород, торчавших из земли подобно костям, сохранила на себе две колеи повозок и телег, что проезжали по ней. Не сильно глубокие, однако во время дождя становящиеся скользкими и наполняющиеся водой, они шли на протяжении всей дороги.
Лес словно нависал над ней голыми ветвями, подходя так близко, что ей иногда приходилось даже немного огибать слишком толстые деревья. Сейчас он, весь мокрый от тумана, поблёскивал на тусклом свету. Казалось бы, скоро должен идти снег, а природа словно сжалилась над людьми, продлив тёплые дни, и не спеша убивать бездомных заморозками.
По этой дороге шёл солдат.
Самый обычный солдат армии, что когда-то сокрушала легионы врагов, а теперь была разбита в пух и прах. Оставшиеся в живых разбредались по округе, каждый ища себе дело. Кто-то становился наёмником, благо позволяли способности, кто-то шёл разбойничать не от ума большого, кто-то возвращался домой к родным и близким. А кто-то просто шёл. Шёл и шёл по бесконечным дорогам куда глядят глаза.
Этот солдат был одним из тех, кто просто шёл. Двигался по дорогам, останавливаясь лишь на привал или поспать. Спроси его, куда он идёт, и человек этот даже не сможет ответить, тупо посмотрев на тебя.
На нём были доспехи. Добротная броня, повидавшая не один бой, но растерявшая своё великолепие, на протяжении долгого времени оставаясь без должного ухода. Золотистые полосы, шедшие по краям брони уже успели стереться и только вырезанный в тех местах узор напоминал о них. Сама броня долго не полировалась, оттого растеряла свой красивый металлический блеск, став практически матовой. И если в центральных частях она была светлее, то по краям просто была серой. В некоторых местах доспехи были сильно потёрты, в некоторых грязными. Она сохранила на себе вмятины от ударов, словно маленькие записи о своей истории.
Лицо его скрывал шлем. На нём были лишь две очень узких щели для глаз, за которыми было темно.
На его поясе висел меч. Старый, но крепкий меч, который побывал не в одной передряге и не в одном теле, отобрав десяток другой жизней в пылу беспощадных сражений. За ним хорошо следили; несмотря на сколы, царапины, и не самый презентабельный вид, его наполированные лезвия поблёскивали даже в скудной освещённости.
Солдат в доспехах шёл через густой лес, молча шлёпая сапогами по грязи. Та вязко скользила, словно чьи-то внутренности, под ногами. И один неаккуратный шаг мог заставить его поскользнуться и упасть в эту самую грязь. Тогда бы человеку пришлось оттираться и мыть доспехи, чего ему совершенно не хотелось. Неизвестно, как долго ему ещё предстояло идти и через какое время он встретит ручей или озеро, чтоб ополоснуться.
Он шёл уверенно, но как-то отстранённо, всё дальше и дальше через лес, пока тот не начал расступаться.
Деревня. Обычная деревня, окружённая частоколом, расположилась среди леса, словно маленький форт человечества. В метрах сорока от частокола отсутствовала какая-либо растительность в виде деревьев. То ли обезопасить себя хотели, то ли эта самая растительность просто требовалась на этот самый частокол.
Солдат не смог точно для себя сказать, куда именно пошли все срубленные деревья.
Дойдя до прохода, у которого даже не было ворот для защиты, он попал в то самое поселение. В туманную сырую погоду, когда солнца нет вообще, она выглядела куда более угнетающе, чем обычно. Создавалось впечатление, что все дома здесь были сделаны или из чёрной древесины, или та просто сгнила.
И стоило ему переступить черту деревни, как к нему тут же подбежал ребёнок. Лет тринадцать, плюс-минус год.
Солдат не был удивлён. Перестаёшь в этом мире удивляться вообще чему-либо. Беспризорные дети уже стали такой же неотъемлемой частью этого мира, как и статистика перед глазами, которая могла появиться по твоему желанию. Они были в каждой деревне, целая стая или одиночки, в зависимости оттого, сколько семей померло от голода или были вырезаны кем-нибудь.
Зачастую их прогоняли, практически обрекая на верную смерть и куда реже усыновляли или удочеряли. В это непростое время, когда голод стал обыденностью, а каннибализм воспринимался пусть и отрицательно, но с пониманием, лишний рот не мог никого порадовать. А целая свора ртов от голода могла запросто попортить урожай, тем самым ухудшив и без того плохое положение деревни.
Поэтому практика выгонять сирот из деревни при нехватке пропитания для многих была единственным, по их мнению, правильным решением. А там уже дикая природа решала проблему перенаселения деревни, практически никогда в положительную сторону.
Потому увидеть ещё одну сироту в деревне для солдата было обыденным делом. Много он насмотрелся на них одиноких, или целых стай, в или за пределами деревни. Практически всегда в грязной порванной одежде, с голодным, хищным взглядом, худее, чем должен выглядеть обычный ребёнок.
За это время он уже успел не обращать внимание на жалость, оттого теперь его такие душещипательные картины не трогали.
Ребёнок молча протянул ладошку, но солдат только буркнул.
— Нет.
И двинулся дальше.
Ему хотелось помочь, но возможностей не было. Когда-то он, как и многие другие солдаты, давал клятву защищать эти земли, однако теперь его страна переживала нелёгкие времена; многие забыли о клятве. Многие, но не он. По возможности солдат исполнял свой долг перед народом помогая, но не всегда эта возможность была. И здесь, дай он ей медяк, которые у него были, он бы лишь отстрочил смерть ребёнка, не изменив положения, однако ухудшив своё. Лишь обезболивающее для совести.
Ребёнок, маленькая девчонка с огненно-рыжими волосами вышагивала за ним, топая босыми ногами по грязи и разбрызгивая её в разные стороны, не опуская руки.
Вышагала, наверное, одну треть деревни, прежде чем солдат сдался. Сунул руку в потёртый кожаный набедренный мешок, что видал времена и получше, выловил монетку и щелчком отправил её в полёт прямо к девчушке. Та с проворством голодного стрижа поймала его двумя руками, с завидной внимательностью рассмотрела, после чего низко поклонилась и убежал, скрывшись между домами.
Солдат хмыкнул, глядя ей в след. Воспитанность в этих краях была столь же редким явлением, как и нормальные деньги. Медяки стали основной валютой, в то время как серебряные были огромнейшей редкостью. Золотые здесь вообще вряд ли кто-то знал.
Немного постояв, он вновь двинулся дальше через поселение. Будь его воля, он бы многое здесь изменил, многое исправил. Будь у него силы, он бы многое переделал, будь деньги, многих бы накормил. Но у него осталась только броня, его жалование, которое копилось за время его службы, и старый верный меч.
Иногда хотелось исправить мир, сделать его лучше, но возможности сделать этого не было. Потому этому человеку с болью на сердце приходилось наблюдать, как его страна, за которую он пошёл воевать, за которую он убивал и вершил победы плечом к плечу с другими, разваливается. Солдат лишь хмуро наблюдал за этим, понимая, что ничего уже не исправить, и уж тем более один человек ничего не изменит. Оттого он видел схожую картину во многих местах своей родины, стараясь наводит справедливость и помогать нуждающемся по мере сил, делая это скорее мимоходом, чем специально. Просто, потому что мог.
Пройдя до самого центра деревни, он наконец вышел к небольшой вытоптанной площади, где на глаза сразу бросились повешенные. Удивительно, что среди них не было детей, так как именно их и вздёргивали в первую очередь, как самых ненужных. Нет, здесь были лишь мужчины и женщины. А ещё неподалёку стоял уже подготовленный для нового счастливчика костёр со столбом в центре. Словно людям делать было нечего в это сложное время, что только жечь и убивать.
Подобное он видел не только здесь. Чаще всего это был самосуд по надуманным причинам, когда людям «кажется». Словно таким образом они выпускали свой пар. Когда это происходило при нём, человек естественно вмешивался, прекращая подобные именем закона, которым он являлся и который забывали другие. А иногда он поспевал только к концу банкета.
Бросив скользящий взгляд по трупам, он сразу направился в таверну. Грязную пропахшую мочой и дерьмом, всю сырую и, судя по всему, никогда не просыхающую. Здесь его встретил десяток недобрых пар глаз, которые словно уже оценивали, можно ли поиграть с таким огнём или лучше не стоит. Учитывая то, что солдат дошёл до браной стойки без приключений, они выбрали второе.
— Чего тебе, солдат, — буркнул трактирщик, который поджидал его, словно кот мышь.
— Еда, — глухо ответил он из-под шлема.
— Ясно, что не подгонка брони. Что конкретно будешь? — казалось, что трактирщика раздражала медлительность гостя.
— Что есть? — задал встречный вопрос солдат, окидывая пустые полки за спиной трактирщика.
— Есть картошка. Жареная, варёная, тушенная, суп из картошки, каша из картошки, салат из картошки, пюре из картошки, картошка-соломка, картошка запечённая…
— Есть мясо? — спросил солдат, устав слушать это нескончаемое меню из одной картошки.
— Мяса нет. Отродясь не было, как война грянула. Всё съели.
— Хлеб?
— Не пекут, — вздохнул трактирщик. — Посевы померли. Что не померло, забрала армия, — он злобно глянул на солдата, — которая проиграла.
— Выиграла. Именно поэтому твоя голова не украшает кол, трактирщик.
— Если выиграла, тогда где она?
— Разбита, — холодным голосом ответил солдат.
— Разбита, — передразнил его мужик. — Остановили врагов, но и самих не стало. А теперь в этой части королевства голод, холод и разбой. У нас никто закон не защищает, как хотим, так и живём, вот как получается.
— А вы оскотинились настолько, что, как скоту, вам пастух нужен, который вас хлестанёт, чтоб не забывали место в стаде? — спросил солдат. — Жить не можете по закону, что как рука твёрдая пропала, ударились в подобное, — он кивнул на дверь, за которой на площади висели трупы. — Оставь свой жалкий бред, трактирщик, для других посетителей. Подавай свою картошку, жаренную с супом.
Солдат кинул несколько монет на стойку. Тот недовольно что-то пропыхтел, сгрёб деньги, от которых было в это время не принято отказываться, да принялся готовить, оставив солдата одного со своими мыслями.
Почему солдат это делал, когда другим на подобное плевать? Он любил свою страну. В годы расцвета ещё в детстве он получил свой шанс и использовал его. Не было в его юности такой дикости, что сейчас бушевала в этой части страны после войны. Тогда даже самый нищий мог найти себе приют, где он не умрёт с голода. Тогда люди были добрее, и сиротка могла найти себе крышу над головой у какой-нибудь семьи или же у своей страны.
Но это было тогда, когда страна цвела. Несмотря на войны, эпидемии и постоянные проблемы, она цвела, преодолевая их; теперь же королевство переживало агонию. Казалось, что с каждым годом становилось всё хуже и хуже. Он, после патовой войны, где победителя не оказалось, брёл по дорогам. Брёл куда глаза глядят. И встречая несправедливость и беззаконие, он с ним боролся по мере сил. Боролся, потому что мог, потому что это было правильно и в этой жизни больше ничего не осталось, что его бы интересовало. Он просто бродил как призрак туда-сюда, попутно исполняя свой долг.
Хотя в сознании уже давно жила мысль, что этими поступками мир не изменить. И если менять его, то нужно делать это более глобально, чем точечные вспышки правосудия. Более глобально и более радикально.
Получив свой обед, единственный и, скорее всего, последний на этот день, солдат молча съел всё, давясь этой картошкой, которую он жрал уже месяц, если не больше. Иногда ему казалось, что он сам становится картошкой, того и глядишь, глазки на коже появятся, а сам он покроется кожурой.
Приём пищи был одним из немногих моментов, когда он снимал свой шлем. Его лицо, чуть ли не выдолбленное из скалы, было угловатым, суровым, хмурым и слишком мужественным, словно у какого-нибудь воина с диких земель. Казалось, что такой, как он может, не моргнув глазом, убить человека. Однако его глаза выдавали в нём пусть не образованного, но умного человека. Умнее большей части этой деревни.
Да и его телосложение даже под бронёй было внушительным. Желания с таким связываться ни у кого не было. Потому его не уважали, но боялись, что помогало ему восстанавливать то тут, то там справедливость, если того было нужно деревням. Потому что тем, кому было плевать, сразу после его ухода устраивали вновь беспредел.
Доев, он первым делом надел шлем, чтоб чувствовать себя в безопасности. Теперь до него можно было добраться только с помощью специального оружия, которое обычно не водилось у смердов, не считая кирок или крепких добротных вил.
— Благодарствую, — кивнул он и встал из-за стойки.
— Не за что, солдат, — буркнул трактирщик.
Можно ли было надеяться, что даже в такой захудалой деревушке не будет проблем? Хотя деревушка и не была захудалой.
Стоило открыть дверь, как тут же послышались крики. Кого-то или убивали, или насиловали, или делали всё вместе. Некрофилия с общим падением нравственности встречалась здесь всё чаще, хотя и не настолько часто, как самосуд.
Но для солдата это было ещё одним вызовом. Скорее, как обязанность, когда усталый работяга, видя работу, просто идёт и выполняет её, хотя мог спокойно и отлынивать. Потому что так нужно, потому что у него есть возможность это сделать, потому что в его жизни больше ничего и нет. Всё шло по накатанной.
Уверенным шагом он пересёк площадь и свернул за угол первого же дома. Там человек пять мутузили ту самую сиротку, которой десятком другим минут ранее он дал монетку. Если быть точнее, мутузили её двое: один вцепился в руки, словно пытаясь что-то отобрать, лупя её по голове и рукам. Другой тянул за тело, лупя её по спине. Казалось, что они пытаются растянуть девчонку, играя в перетягивание каната. Трое же просто наблюдали.
В этом не было ничего необычного, все хотели кушать и выживал сильнейший. Это было естественно и, возможно, это помогало выживать людям. Однако для солдата это не играло никакой роли. Они нарушали закон, с какими бы убеждениями это не делали.
Идеалисты, они и в аду идеалисты, иногда на таких мир строится. А иногда они рушат этот мир.
Подойдя ближе, он ни секунд не раздумывая, просовывает руки между двумя мужиками, закрывающими ему проход, что наблюдали за дракой, и без усилий расталкивает их.
— Эй! — раздаётся обиженный голос, однако дальше слов дело не пошло. Солдат же, толкнув плечом третьего так, что тот отшатнулся, и даже не заметив этого, добрался до драки.
Схватил за плечо одного, заставив скривился от боли, после чего не сильно стукнул второго в район локтя, от чего мужик сразу отпустил девчонку. Та рухнула на землю. Парень, что оказался в руке у солдата, попытался было ударить его… и сломал себе руку об броню; вскрикнул, словно девчонка и расплакался.
Он отбросил воющего парня в сторону, отчего тот упал в грязь, подняв брызги, и рывком поднял на ноги грязную, чумазую девчонку со ссадиной на лице.
— Что здесь происходит? — заупокойным голосом спросил солдат, оглядывая всех пятерых.
— Она деньги украла у меня! Медяк! — тут же вскрикнул второй, что держал её за тело до этого. Он выглядел жалко, сам грязный, подранный и чумазый. Ещё один лишившийся по какой-то причине дома. Однако, в отличие от ребёнка, он имел куда больше шансов выжить даже потому, что мог работать руками. Девчонке же оставалось лишь торговать собой, и они обычно долго не жили, умирая в руках какого-нибудь клиента, что, отказавшись платить, просто разбирался с жертвой.
— Я не крала медяк, — слишком спокойно для ребёнка в такой ситуации отозвалась девчонка.
— Лжёшь, вшивая ведьма, — вскрикнул бродяга, указав на неё пальцем.
— Покажи медяк, — спокойно сказал солдат.
На бледной ладошке тут же появилась монетка, обточенная с одной стороны. Обточенная, потому что до этого этой монетой сам солдат кое-что чинил в своих доспехах. Хотя даже без такого верного признака было ясно, что тот человек лжёт.
— Лжёшь, босяк, — посмотрел на него солдат.
— Не лгу! Это мо…
Он получил удар в зубы, лишившись сразу трёх. Отшагнул и упал в грязь.
— Я дал ей этот медяк, босяк. Он не твой. Так что закрой грязный рот, пока я не укоротил тебе руки за воровство, — его рука легла на меч. — А ты, — глянул солдат на девчонку, — беги отсюда.
Та под жадными взглядами остальных скрылась за домами. Юркнула, словно хорёк за угол, и была такова.
— Она ведьма! — стоило ей скрыться тут же рыкнул один из троих, которых он раскидал. — Она рыжая! Она ведьма! Она не заслуживает жизни!
— Заткнись, смерд, — бросил солдат, заставив того отшатнуться. — В этом мире ведьмы давно уже не враги людям. И никогда не были.
— Она злая ведьма, — буркнул другой. — От неё чувствуется зло. Ведьма ведьмам рознь, но в любом случае они все зло. Их надо убивать, а тела сжигать, чтоб они не поднимали мёртвых.
— В нашем королевстве нет гонения ведьм, смерд. И прежде, чем ещё раз сказать нечто подобное, подумай над своими словами. Я имею право тебя казнить за распространение клеветы и намеренное разжигание розни в тяжёлое время. — Хотя этого мужчина и не увидел, но солдат оскалился. — А могу просто убить, потому что мне так хочется.
Мужчина нервно сглотнул, покачал быстро головой и отступил. Отступил, как отступили все остальные, словно побитые псы, дравшие кошку, но попавшие под волка. Мир не менялся, выживают сильнейшие, слабейшие или приспособятся, или сдохнут.
А на эту часть мира опускался вечер. Сегодня идти дальше не имело смысла, солдату стоило найти ночлег уже здесь, в деревне и поспать нормально впервые за много дней.
Закладка
Комментариев 18